тем, что в нем не избежать иногда мошенничества. Таким образом, это злосчастное дело оказалось чревато последствиями: был поколеблен порядок, установленный на основе права и справедливости, тогда как сам Дрейфус отошел на второй план. Для старого республиканца 1848 года это был тяжелый удар. Отныне ему придется подходить к социальным установлениям с иной точки зрения.
Писатель все больше замыкается в себе, его жизнь строго регламентирована: встав на рассвете, а иногда и раньше, он тут же принимается за работу; около одиннадцати часов он выходит, передвигаясь крайне осторожно, ибо у него не только плохо с ногами, а и сильно ухудшилось зрение. После скромного обеда Жюль Верн курит небольшую сигару, усевшись в кресло спиной к свету, чтобы не раздражать глаза, на которые падает тень от козырька фуражки, и молча размышляет; затем, прихрамывая, идет в читальный зал Промышленного общества, где листает журналы, потом в ратушу. После недолгой прогулки по бульвару Лонгвиль он возвращается домой. Легкий ужин предшествует нескольким часам отдыха, а если сон заставляет себя ждать, писатель решает или придумывает кроссворды, за его жизнь их набралось больше четырех тысяч!
Иногда писателя навещают друзья, как всегда, он со всеми приветлив. Если его заинтересует какой- то вопрос, он обретает былую живость и все свое остроумие. Но более всего поражают его простота и пренебрежение к респектабельности: если он вдруг устанет на улице, то не задумываясь присядет на ступеньках какого-нибудь дома.
В повседневной жизни Жюль Верн неразговорчив, любит тишину, избегает ненужных пересудов, словно опасается, как бы они не нарушили его душевного равновесия, вмешивается лишь для того, чтобы подать спокойный, разумный совет, но не выносит бесполезных споров; если же таковые возникают и чье- то прямо противоположное его собственному мнению свидетельствует о том, что нездоровый дух По бродит вокруг, он не настаивает.
Старому человеку и в самом деле внушает ужас все, что может вызвать ссору: слишком много страданий причинили ему семейные раздоры. По собственному опыту он знает, что следует опасаться предвзятых идей, что к любому вопросу можно подойти с разных сторон и насколько опасно решать что- либо, не взвесив все хорошенько. В общем, человек он мирный, а главное, умиротворяюще действует на окружающих.
Лет ему уже немало, а значит, жить осталось недолго. Он чувствует, как с каждым годом сдает его тело, и знает, что отныне существование его зависит только от мозга. Дожив до тех лет, когда люди обычно подводят итоги, когда выстраиваются в ряд победы и поражения, причем поражения, разумеется, приобретают излишнюю значимость, писатель вспоминает свое детство, отрочество, Шантене, Тертр, помнит он и Герш: призрак Каролины тревожит его, первое любовное поражение с трудом забылось, хотя и погребено в литературных трудах. Дюма, «Сломанные соломинки», Лирический театр — как все это далеко и в то же время близко! Подумать только, ведь он хотел преуспеть в искусстве драмы! А что получилось? Его ждали отдельные удачи. Биржа? Что за абсурдная идея, одна только любовь к Онорине могла оправдать ее! Как его отец мог согласиться помочь ему в совершении этого двойного безумия? Сначала он стал биржевым маклером. Это он-то, который так презирал деньги! Женился. Это он-то, человек, неспособный дать молодой и красивой женщине развлечения, которых она вправе была ожидать. Как он был прав, когда думал, что брак этот невозможен! Бедная Онорина, ей приходилось жить на скудные средства, а он, пренебрегая финансовыми делами, занимался тем, что пачкал бумагу!
Вся работа, проделанная им за долгие годы, могла принести удовлетворение его пытливому уму, но не была ли она напрасна? Этцель поверил ему, и в конце концов так случилось, что он создал новый жанр. Это-то уж можно вписать в актив! «Гаттерас», «Путешествие к центру Земли», «Двадцать тысяч лье под водой»! С каким восторгом он шел по этому новому, открытому им пути.
Но сколько вокруг потерь, пусть даже неизбежных. Со смертью матери исчезла последняя связующая пить, объединявшая их многочисленное семейство.
Отца, мудрого советчика, всегда готового оказать поддержку, давно уже нет в живых. Заменивший его Этцель, который дружески помогал писателю, умер 17 марта 1886 года.
Поль, бывший ему не только братом, но и лучшим другом, тоже умер 27 августа 1897 года. Поначалу Жюль Верн думал, что сердечный приступ, которому суждено было унести его брата, не более чем обычное недомогание, и писал своему племяннику:
«Амьен, воскресенье.
Дорогой Морис, меня страшно огорчило известие о болезни твоего бедного отца.
Надеюсь все-таки, что ему удастся одолеть этот затянувшийся приступ и что свадьбу твоей сестры не придется откладывать. Для него это будет большая радость и успокоение, в котором он так нуждается.
Сам я почти не выхожу, ползаю потихоньку, мало было ревматизма, так теперь еще и бронхит, едва отдышался.
Держи меня в курсе, дорогой Морис, и верь твоему любящему дяде.
Ж. В.»
Но несколько дней спустя ему пришлось смириться с неизбежным.
Оторванный от мира, который, как он чувствовал, в свою очередь отрывается от него, писатель признавал, что «имел глупость родиться при Карле X»! У него уже не было сил приспособиться к новому обществу, которое ушло далеко вперед. В бурном кипении девятисотых годов, предчувствуя грядущие опасности, он с горечью пытался отыскать черты республики, которую любил. С семейством сына, обитавшим в Париже, он, в силу разных обстоятельств, виделся крайне редко. Падчерицы доставляли ему немало огорчений, и он с трудом прощал им враждебность в отношении семейного очага Мишеля. Все они друг с другом не ладили. То была очевидная истина: колкость одних и буйный нрав Мишеля мало способствовали примирению.
Стараясь отогнать печаль, писатель думал о публике, о своих неведомых читателях, которые питали к нему дружеские чувства, о молодежи, которой он посвятил всю свою жизнь и которая станет его завтрашней, быть может и неблагодарной, публикой! Не это ли его настоящая семья?
Человек мало ценит то, что у него есть, обычно он сожалеет о том, чего у него нет. Жизнь амьенского отшельника была наполнена до краев: он хотел писать и писал больше, чем кто-либо другой, добившись исключительной славы. Когда-то, будучи еще студентом, он уверял отца, что одна только литература отвечает его идеалам и что, если когда-нибудь ему удастся прославиться в этой области, семье не придется на это жаловаться. И вот слава пришла, а ему на это наплевать. Он жил своим пером и признавал, что у него самая прекрасная профессия, благодаря ей он имел возможность обеспечивать свое существование карандашом и бумагой. «Какая великолепная профессия! — воскликнул он однажды. — Я свободен. Я беру карандаш и чистый лист бумаги. Уединяюсь. И вот я уже сижу на Попокатепетле или барахтаюсь где-нибудь в озере Титикака!»[114] Пусть золото не стекалось к нему мешками, он зато сумел воспитать детей, а к золоту писатель и не стремился.
Меж тем успех имел для него привкус поражения. Несмотря на всю свою философию, Жюль Верн с грустью отмечал, что далеко не все собратья его одобряют, не желая допустить в святая святых царства литературы.
Ни симпатии Бодлера и Теофиля Готье, ни дифирамбы Кларети[115] и Жоржа Бастара[116] не в состоянии были победить равнодушия остальных, объяснявшегося самим жанром творчества Жюля Верна. Как отмечал Ш. Рэймон, если «Верн безраздельно царит в покоренном им царстве, романистом в собственном смысле этого слова его тем не менее не назовешь, ибо любовь, основа всех романов, блистательно отсутствует в большинстве его произведений. Женщина в них почти всегда отодвинута на второй план… у его героев нет времени на нежные излияния лукавому божеству». А Кларети пишет в заключение своего эссе о творчестве Жюля Верна: «Я знаю, что среди людей весьма топких, искушенных в анализе человеческого существа, принято говорить о нем: «Это рассказчик». Но рассказчик, который сумел пленить и увлечь целое поколение, это Личность, уж поверьте мне».
Великий знаток литературы того времени Эмиль Золя, напротив, подвергал критике научный роман Жюля Верна. А тот со своей стороны упрекал главу натуралистической школы в том, что ему доставляет удовольствие описывать человеческие мерзости, тогда как сам он считал гораздо более полезным возвеличивать возможности человека. Такое противоречие во взглядах не мешало Жюлю Верну
