и творения рук человеческих тоже имеют свой срок.
— Тем не менее, — вставил Обер, — во всем этом есть какая-то тайна. Вместе с мастером Захариусом я тщательно пытался понять, почему часы остановились, и не раз от отчаяния у меня опускались руки.
— Зачем же заниматься такой неблагодарной работой? — возразила старушка. — Видано ли, чтобы малюсенькая медная стрелка двигалась сама, да еще отмечала время? Нужно было по-прежнему придерживаться солнечных часов!
— Не говорили бы вы так, Схоластика, — возразил Обер Тун, — когда бы знали, что солнечные часы — изобретение Каина.
— Боже милостивый! Да что вы!
— А как вы думаете, пойдут ли часы, если помолиться Богу? — спросила Жеранда с присущей ей наивностью.
— Конечно, я в этом уверен, — согласно кивнул головой молодой человек.
— Молитвы бесполезны, — проворчала старая служанка, — но Бог милостив.
Вновь зажгли свечу. Схоластика, Жеранда и Обер опустились перед образом на каменный пол, и девушка молилась за упокой души своей матери, за ночное спокойствие, за узников и путешественников, за добрых и злых и особенно за неведомые печали своего отца. Помолившись, эти трое поднялись с колен уже с надеждой в сердце, ибо доверились Богу в своей печали.
Обер удалился к себе, Жеранда задумчиво присела возле окна. Над Женевой догорал последний луч солнца. Служанка загасила камин, заперла дверь на два огромных засова, бросилась на постель, умирая от страха, и вскоре заснула.
Тем временем ужасы этой зимней ночи продолжались. Ветер врывался под сваи, и тогда вместе с бешеным кружением реки сотрясался весь дом. Поглощенная горем, девушка ничего не замечала, она думала только об отце. После слов Обера Туна о болезни мастера Захариуса Жеранде даже стало казаться, что дорогое ей существо и движется с усилием, подобно часам с изношенным механизмом, который вот-вот остановится…
Внезапно неистовый ливень и шквалистый ветер ударили в окно. Девушка вздрогнула и тотчас вскочила, не понимая, откуда шум, заставивший ее очнуться. Немного успокоившись, она приоткрыла раму: сквозь разорванные облака на землю изливались мощные дождевые струи, колотившие по окрестным крышам. Жеранда высунулась, чтобы придержать бившуюся от ветра оконную створку, и испугалась. Ей вдруг почудилось, что дождь и река, сметав свои бурные воды, с чудовищной силой ринулись на ветхий домик. Она хотела было бежать, как вдруг внизу заметила отблески света из убежища мастера, и в редкий момент затишья, когда умолкли стихии, до слуха ее донеслись жалобные стоны. Девушка попыталась вновь прикрыть окно, но не сумела. Ветер с силой оттолкнул ее, как ворвавшийся в дом злоумышленник.
Жеранда чуть было не обезумела от страха! Что случилось с ее отцом? Девушка открыла дверь, которую порыв ветра вырвал из ее рук и с шумом ударил о притолоку, оказалась в темной столовой, ощупью добралась до лестницы в мастерскую и, ни жива ни мертва, сползла по ступенькам вниз.
Старый часовщик стоял посреди комнаты, а вокруг бушевали стихии. Взъерошенные волосы старика придавали ему зловещий вид. Он говорил, он жестикулировал, не видя и не слыша ничего вокруг. Жеранда остановилась на пороге.
— Пришла моя смерть! Пришла моя смерть!.. — глухо повторял Захариус. — Зачем мне жить теперь, когда все созданное мной обратилось в прах, ведь я, я — мастер Захариус, истинный творец всех этих часов! Я вложил в каждый из этих железных, серебряных, золотых корпусов часть своей души! И всякий раз, когда ломаются проклятые механизмы, я чувствую, как останавливается мое сердце, бьющееся с ними в унисон!
Произнося такие странные речи, старик поглядывал на свой верстак. Там были разложены детали тщательно разобранных часов. Захариус взял полый цилиндр с пружиной внутри, называющийся барабаном, вырвал оттуда стальную спираль, которая, вместо того чтобы растянуться, согласно своей природе, свернулась, как спящая змея. Скукожившись, она стала похожа на тех немощных старичков, чья кровь давно застыла в жилах. Ослабевшими пальцами (отбросившими на стену гигантскую тень) мастер попытался разжать спираль, но не сумел, и тотчас с душераздирающим злобным криком он бросил ее в бешеный водоворот Роны.
Жеранда как вкопанная стояла на пороге. Она хотела приблизиться к отцу и не могла. У нее начались галлюцинации, голова кружилась… Вдруг в темноте кто-то прошептал ей на ухо:
— Жеранда, милая Жеранда! Страдания не дают вам заснуть. Но прошу, вернитесь в комнату, ночь такая холодная.
— Обер! — прошептала чуть слышно девушка. — Это вы, вы!
— Как же мне не тревожиться за вас!
Ласковые слова юноши согрели сердце Жеранды, она оперлась на его руку и взволнованно заговорила:
— Мой отец очень болен! Вы один можете его излечить. Ведь даже утешения дочери не в силах побороть душевный недуг отца. Это помрачение пройдет, как только будут починены часы. Вы поможете ему обрести потерянный разум, Обер, неужели жизнь моего отца зависит от хода мертвых механизмов?!
Юноша не отвечал.
— А если все так, то, видно, сам Бог осуждает его ремесло? — дрожа, прошептала Жеранда.
— Не знаю. — Обер согревал в своих руках ее ледяные пальцы. — Бедная моя девочка, возвращайтесь к себе, отдохните — и к вам снова вернется надежда!
Девушка медленно удалилась. Но до утра не сомкнула глаз. А мастер Захариус, безмолвный и неподвижный, все смотрел и смотрел на бурлящую Рону.
Глава II
ГОРДОСТЬ ТВОРЦА
Точность в обязательствах женевца давно вошла в поговорку. Это непреклонная честность и безграничная порядочность делового человека. Что же должен был испытать мастер Захариус, живший одной только страстью — часами, когда отовсюду стали их возвращать.
Не было ни малейшего сомнения: они останавливались внезапно и без видимой причины. Безукоризненно налаженная система колес находилась в полном порядке, но вот пружины потеряли эластичность. Тщетны были усилия мастера их заменить: часы не шли. Захариуса стали подозревать в колдовстве. Отголоски невероятных россказней его многочисленных клиентов дошли и до Жеранды. Девушка еще больше встревожилась за отца.
Между тем на следующий день после жуткой ночи мастер Захариус уверенно принялся за работу. Утреннее солнце словно вернуло ему бодрость. Он приветливо поздоровался с учеником.
— Чувствую себя лучше, — проговорил старый часовщик. — Не знаю, что за странные головные боли неотступно преследовали меня вчера, но с восходом солнца все хвори вместе с ночной непогодой куда-то ушли.
— Честное слово, учитель, — отозвался Обер, — не люблю я ночь.
— Да, ты прав, юноша! Если станешь когда-нибудь выдающимся человеком, поймешь еще одну истину: настоящий творец принадлежит всему человечеству!
— Мастер, в вас заговорила гордыня!
— Гордость, Обер! Разрушь мое прошедшее, уничтожь мое настоящее, промотай мое будущее — и тогда мне будет позволительно жить в безвестности! Бедный мальчик, тебе недоступны предметы возвышенные, на которых зиждется великое искусство! Не означает ли это, что ты только исполнитель, орудие в моих руках?
— Но, учитель, — проговорил юноша, — я ведь не единожды заслуживал ваши похвалы за умение приладить тончайшие детали ваших часов!
— Несомненно, Обер, ты прекрасный помощник, и я люблю тебя. Но когда ты работаешь с механизмами, то воображаешь, что в твоих пальцах только медь, золото и серебро. Ты не чувствуешь
