Меня поздравляют с победой, жмут руки, сэр Генри прислал телеграмму, в которой обещает приехать посмотреть моих ископаемых зверюшек. Мне не терпится узнать, кого же я вызвал к жизни.
На четвертые сутки большинство чашек Петри украсилось причудливыми соцветиями колоний микробов. Можно начинать исследования.
…Ожили в основном грибковые культуры. Среди них преобладают актиномицеты — отличные производители антибиотиков. Возможно, медицина и получит новые лекарственные вещества, обладающие необычными свойствами. Но меня интересует не это. Остается ждать и надеяться.
Пока же можно позвонить Энн. Теперь это даже нужно сделать. Ведь победителей не судят…
Она спокойно выслушала мою длинную восторженную речь.
— Хорошо, я приеду, приходи сегодня к семи в кафе… — Она назвала уютный уголок, куда мы часто забирались в годы моего студенчества.
У входа в кафе я увидел вызывающе модную машину. Единственную. Других машин не было. Я почувствовал к ней инстинктивную антипатию Я толкнул дверь кафе и сразу увидел Энн.
О, Энн! Она совсем не изменилась. Впрочем, нет, она курила. Раньше я не видел ее с сигаретой. Потом, присмотревшись, я заметил, что Энн похудела и загорела.
— Садись, — сказала она, — что ты будешь пить?
Мне захотелось пива. Энн пила какую-то жижу лимонного цвета. Я стал рассказывать. Сжато и точно, как сэр Генри.
— Энн, что с тобой? Ты меня не слушаешь?
— Ничего, я слушаю и думаю. Продолжай.
Я начал говорить ей про де Морана, но она перебила меня:
— Все это я уже знаю, мне рассказали отец и другие люди. Что ты собираешься делать дальше?
Наверное, я все же очень сильно устал. Раньше я никогда не испытывал раздражения, если рядом была она.
— Ну, если тебя это не интересует…
— Меня все это, конечно, очень интересует, — неожиданно ласково сказала она. — Но пора подумать о нас. Наше будущее… Я хочу ясности. Ты должен высказаться определеннее. Это теперь главное… Собираешься ли ты оставить университет и поступить в фирму? Мы же договорились, но ты опять обманул меня.
— Энн, я не обманывал тебя, дорогая. Пойми меня правильно. Я не могу бросить работу на полдороге. Это будет зря потраченное время, и только. Мне нужно закончить исследование. Возможно, придется снова слетать в Бразилию…
Я осекся. После долгой разлуки нельзя говорить о новом расставании.
— Вот как… — губы Энн сжались. — И надолго?
— Не знаю. Месяца на два, на три.
— Значит, на четыре, на пять, на шесть…
Она вздохнула. Я видел, что она решила быть сдержанной и последовательной, чего бы ей это ни стоило.
— Хорошо, — сказала она, — может, ты объяснишь, кому нужна твоя затея, кроме тебя самого?
Я задумался. Признаться, я был в растерянности. Кому нужно твое любимое дело? Конечно, тебе и…
— Науке, всем специалистам-вирусологам.
— И наука будет платить тебе за эти бредовые идеи? Кто станет финансировать такое предприятие?
— Конечно, больших денег здесь ожидать не приходится. Совсем наоборот. Эти вещи делаются на свой страх и риск, ты же знаешь. Успех приходит потом… А иногда и вовсе не приходит. Но я, слава богу, не бизнесмен…
— Отсутствие деловитости не является достоинством. Здесь нечем хвастаться. Меня поражает в тебе одно…
— Что же?
— Неужели ты не понимаешь, что тебя ждет?
Я пожал плечами.
Она замолчала и отвернулась к темному стеклу. Происходило непоправимое, и ничего нельзя было сделать.
— Ну, — наконец сказала она и повернулась ко мне, — а если я тебя очень попрошу, попрошу так, как я умею просить — ты знаешь, как я умею просить, — ради меня оставить немедленно университет и никогда — понимаешь, никогда — не уезжать в Южную Америку, ты сделаешь это? Для меня? Понимаешь, для меня?
У меня пересохло в горле.
— Энн…
Она яростно замотала головой, золотые волосы превратились в сверкающий водопад.
— Только да или нет! И сразу же!
— Когда это нужно сделать? — спросил я, глотая сухую пустоту.
Она подняла на меня полные слез глаза. Только теперь я видел боль, которую причинял ей.
— Завтра.
Как мне хотелось сказать ей «да». Но это значило растянуть эту боль и обиду на всю жизнь, на те тысячи ночей и дней, которые мы проведем вместе.
— Нет, — сказал я.
Мне показалось, что сейчас она меня ударит.
— Пойдем, — она встала и пошла к выходу. Я оставил монету на столе и пошел за ней.
— Я поеду одна.
…Я увидел уносящиеся в вечер огни машины, когда взял в руки чашечку с мутным агар-агаром и посмотрел на свет. Единственная чашечка, которая не обманула меня. Чашечка за номером 7-Па.
В водянистом круге предметного стекла жгуче горели красивые кристаллики. Только вирусы могли образовать эту крохотную рубиновую друзу! Я отодвинул микроскоп и вытер глаза. Зажмурился, стараясь прогнать ощущение песка под веками.
Потом укрепил микротом и, вновь впившись в окуляр, сделал поперечный срез. Осторожно вынул предметное стеклышко и отнес на электрономикроскопию.
Через два часа у меня на столе уже лежали влажные фотоснимки. Увеличение в 150 тысяч раз позволило зафиксировать отдельные вирусные частицы. Это были шарики, построенные из длинных сложенных и закрученных нитей.
Победа отлилась в несколько строк, начертанных авторучкой:
«Оболочка вируса состоит из 60 белковых единиц, имеющих почти шаровидную форму; единицы образуют в пространстве 12 групп по 5 единиц в каждой…» и далее в том же духе.
В тот первый нескончаемый и короткий, как жизнь, день вирус был привит кроликам, морским свинкам, белым мышам, канарейкам и обезьянам. Для этого пришлось поехать за город, на небольшую ферму, где содержались животные.
Прошел еще один день. И еще два.
За окном громыхала гроза, озаряя небо нежно-сиреневыми вспышками. Но я почти не глядел в окно.
Передо мной тянулись круглые глазки герметических блоков, в которых содержались зараженные животные. Первой умерла обезьянка. Маленькая макака с трагическим личиком. Потом, как ни странно, погибла канарейка. Больше никто не умер. Кролики, морские свинки и мыши чувствовали себя превосходно.
Проведенное в боксе вскрытие дало поразительные результаты. Сердце, печень, почки, легкие и
