Очень страшная история 2

— Тем более, — продолжал «главный», — и номер дачи, заметьте, сорван. Да его нам и не сообщили… Следствие решило вызвать вас, то есть подозреваемых, и тайно следовать за вами от самой станции Антимоновка. Вот мы и здесь… Стало известно также, что жертва находится в подземелье… Что вы, получается, фактически уморили голодом человека.

— Говоря словами из романа «Евгений Онегин», «какое низкое коварство»! — ужаснулся Покойник. Он тоже, выходит, обращался иногда к классическим образцам.

Номер, и правда, был оторван от забора, который в детективе хотелось бы назвать покосившимся, но все планки которого, к сожалению, стояли словно солдаты в строю. Острая детективная наблюдательность помогла мне заметить это, когда мы еще не открыли калитку.

— Сорвали, — вторично констатировал «главный». — Сорвали, чтобы запутать, затянуть следствие…

— «Какое низкое коварство!» — повторил Покойник, беспокоясь, видно, что первый раз его не расслышали.

Тут, не вынимая рук из карманов, будто каждый держал там палец на курке пистолета, задвигались и заговорили двое в таких же кепках и куртках, что и «главный». Теперь он назвал их «сотрудниками Антимоновской прокуратуры». При слове «сотрудники» автоматически возникает мысль о карательных органах.

— Мы, если бы сами услышали, помогли б человеку… Мы бы его выручили, вызволили, вытащили, вытянули оттуда… — затянули они спевшимся правоохранительным дуэтом.

— Это было бы человечно! — поддакнул Покойник.

Однако по их грубым, каким-то неотесанным голосам не похоже было, что они привыкли выручать, вызволять, вытаскивать и вытягивать. Угробить они, мне показалось, могли бы.

Я понял, что он, прекративший звать на помощь — это Племянник Григорий.

— А почему его не выпустили… те, которые слышали вопли и крики, а потом вам позвонили? — спросил я.

— Это тоже предстоит выяснить, — растерянно, как мне показалось, ответил «главный». И поспешно замаскировал растерянность привычною фразой: — Вообще же вопросы будем задавать мы!

Отверстия щеколды были как бы наглухо запаяны тяжелым амбарным замком.

— Ваша работа? — спросил следователь. — Заживо погребли человека?

Покойник тут же устремил обвиняющий перст на Глеба. Ведь это ему было поручено с риском для собственной жизни спасти жизнь Григория… принять на себя его полууголовную месть.

И Глеб доложил, что выпустил Племянника Григория из подземелья.

Трое сотрудников смотрели на нас так, будто суд уже состоялся и вынесено шесть обвинительных приговоров.

«На каждого из них — двое наших!» — внезапно посетила меня странная мысль. Словно предстояла рукопашная. «А может, она действительно предстоит?» Но в этом случае, мне показалось, Покойник был бы на их стороне. Тем более, что мы не держали руки в карманах и пистолетов там не было. А Покойник, я давно приметил, поддерживал тех, которые с «пистолетами».

Природа же по-прежнему жила своей особой, но прекрасной жизнью: вдали грянул гром.

Глава VIII, в которой вторая очень страшная история становится еще пострашней первой

— За убийство полагается «вышка», — ободрил нас «главный». — А групповое убийство — это отягчающее вину обстоятельство.

Вышку я видел только на стадионе в Лужниках: с нее прыгали в воду пловцы.

— Во всем виноват он, — тоже прокурорским голосом произнес Покойник. И указал на Бородаева-младшего. — Ему было доверено выпустить Племянника Григория на вольную волю, но он испугался, струсил. Потому что раненый и голодный зверь опасней сытого и здорового. Как ему внушали некоторые… — «Некоторыми» Покойник обозвал меня. — И Бородаев-младший, позоря память Бородаева-старшего, проявил малодушие. Или попросту сдрейфил. Он предпочел превратить раненого и голодного… в мертвого. Однако живое существо есть живое существо… Как же ты мог?! — Покойник воздел вопрошающие руки к самому носу бедного Глеба. — Считай, что это наш второй привод по твоей вине на «старую дачу». Первое преступление было совершено тобой против Нинель Федоровны, а второе — против молодого, брызжущего жаждой жизни Племянника. Ты втянул нас…

Мне стало ясно, что я должен «вытянуть» Глеба, который в первой «Очень страшной истории» действительно нас «втянул».

— Он не виновен, — сказала или, точнее, произнесла Наташа.

Она была уверена в его невиновности! Мог ли я сомневаться?.. Тем более, что она обратилась ко мне:

— Первый раз ты доказал вину Глеба. А теперь обязан доказать его невиновность. Столь же блестяще и неопровержимо!

От слова «блестяще» я заблестел и засиял, словно старательно начищенный чайник. Это был приказ… Нет, это было доверие ее сердца. Может быть, даже любящего! А может быть, нет… О, как часто мы выдаем желаемое за действительное!

Вторая «Очень страшная история» становилась «пострашней первой»: там обвинял я, а тут обвиняли меня. И в чем?! В убийстве с отягчающими обстоятельствами. На душе у меня стало так тяжело, будто в ней-то и разместились отягчающие обстоятельства. Нас не заточали в подземелье, не грозили уморить голодом, мы не натыкались на скелет, как это было в первой «Очень страшной истории»… Но я понял: быть жертвой правонарушителей менее страшно, чем жертвой правозащитников. Если они «защищают права» с помощью их нарушений…

— Дело против нас возбуждено, — нервно сказал Покойник. — Но я не собираюсь из-за него (он вновь «пригвоздил» Глеба)… не собираюсь из-за него прыгать с «вышки» в могилу.

Он сказал, что не хочет в могилу, хотя место покойников именно там.

Нет, этот Покойник хотел жить!

Следователь прокуратуры станции Антимоновка Антимоновского района такой походкой, какой обычно идут за гробом, двинулся в направлении к двери, обитой ржавым железом и запертой на тяжелый замок… К двери, которая вела в подземелье. И мы все, словно траурная процессия, пошли за ним.

— Фактически мы направляемся к захоронению, — скорбно, но четко произнес следователь. — Вы живьем захоронили здесь того, кто еще недавно был человеком.

Я подумал, что человеком полууголовник Григорий не был никогда.

Потому ли, что следователь высказался непосредственно вслед за Покойником, или оттого, что Покойник явно был на его стороне, мне почудилось, что голоса и интонации их чем-то похожи. Уж не та ли это похожесть, которую я уловил по телефону? Или Покойник подстраивался под следователя, отчего и походка у них была почти одинаковой, будто они притормаживали сами себя.

Глеб не оправдывался. Он почему-то молчал.

— Но ведь ты выпустил Племянника Григория на свободу? — спросил я его на ухо.

— Да, — ответил он со столь плохо скрываемой отрешенностью, что это могло означать и «нет».

— Вскрытие захоронения мы решили произвести в вашем присутствии, — уже официально произнес следователь.

Его спутники в знак согласия еще глубже запрятали шеи в воротники, а руки в карманы.

И вдруг… словно навстречу следовательскому голосу, как бы услышав его, из подземелья рванулся вопль:

— На помощь! На помощь, товарищи-граждане!..

Слово «гражданин» было уголовнику Григорию ближе, чем слово «товарищ».

Процессия, говоря траурным языком, омертвела.

— Покойник заговорил, — прошептал Покойник.

Вернее было бы сказать, что Племянник Григорий заголосил:

— На помощь, товарищи-граждане!.. Я весь ихний кружок «раскружу»! Уничтожу… А тебя, парнек, вздерну на первой березе… или осине!

У меня, значит, был выбор.

Это орал тот самый полууголовник, который сам с собой играл в карты, приговаривая: «А мы вас отсюда ударим!», «А мы вам отсюда воткнем!..», «А мы вас козырем по загривку, по голове!».

Тот самый полууголовник, который почему-то упрямо сокращал на одну гласную букву слово «паренек» и называл меня словечком «парнек». Гласная «е» в первом случае его не устраивала. Он вообще говорил мало: похоже, ни гласные, ни согласные его не устраивали. Может быть, он, говоря политическим языком, был против гласности и согласия? Или это я ему с досады приписывал?

— Обвинение в убийстве отпадает, — разочарованно объявил следователь.

Я вспомнил вышку в Лужниках. А наша «вышка» на моих глазах стала рушиться.

— Но остается в силе другое обвинение: покушение на убийство! Попытка живьем замуровать человека… Уголовная статья меняется. «Вышка» вам не грозит. Тем более если вы сами, своими собственными руками освободите жертву из подземелья! Тогда и подписка о невыезде не потребуется.

— Раненый и голодный зверь особенно опасен, — вновь констатировал Покойник то, что мы уже и без него констатировали в первой «Очень страшной истории». Он, похоже, хотел запугать нас. Неожиданно Покойник перешел на воинственный тон: — Я сам! Сам освобожу его!.. И сниму с вас всех обвинение… Бегите назад, не оборачиваясь! А я брошусь вперед… На амбразуру!

Он выхватил из рук следователя Антимоновской прокуратуры неказистый заржавленный ключ, которого я вначале не заметил, потому что следователь его плотно зажал в кулаке и как бы скрывал от нас. Покойник кинулся к подземелью… Я давно уже мечтал броситься в Наташином присутствии на какую- нибудь амбразуру. Но ключ был сначала тайно и прочно зажат в руке следователя, а теперь был в руке у Покойника. Не вырывать же его!.. И еще я вспомнил арию из оперы «Пиковая дама»: «Сегодня — ты, а завтра — я… Пусть неудачник плачет!» (Меня все больше тянуло не к низким, а классическим образцам!) Вчера героем слыл я, а ныне им намеревался прослыть Покойник… Кто будет завтра — трудно предугадать. Я, к несчастью, оказался в тот миг «неудачником». Но не плакал, к чему звала меня оперная ария… Еще не хватало расхлюпаться на глазах у всех, и особенно «на двух глазах», которые принадлежали ей!