что бы то ни стало избежать этого и сам уговорил его уехать.
— Да, нужно признать, ты всеми силами защищал меня! Ты и тетя — вы словно два ангела мира стояли около меня и прикрывали своими крыльями. Только и это мало помогло: отец оставался в отчаянном настроении. Только ты и мог сладить с ним!
— И потому ты каждый раз посылал меня первым под обстрел, когда надо было добиться чего-либо?
— Разумеется! Ведь ты при этом ровно ничем не рисковал! Отец обращается с тобой в высшей степени почтительно, даже когда вы расходитесь во мнениях... Странное дело: ко мне он никогда не питал почтения!
— Ганс, образумься же наконец и не начинай опять своих дурачеств! — с упреком сказал Михаил. — Мне кажется, у тебя есть все основания стать серьезнее!
— Господи Боже, что же мне делать? У меня нет ни малейшего таланта для роли сокрушенного грешника! Ну, да ты всемилостивейше исходатайствовал мне разрешение оставаться в Таннберге до окончания твоего отпуска, а когда мы вернемся домой, буря до известной степени уляжется. Однако вот тропинка! Передай дяде Валентину привет от меня. Я опять «скомпрометировал» его своим посещением, как сын своего отца, но это случилось по его настоятельному желанию. До свиданья, Михаил!
Ганс кивнул приятелю и свернул на тропинку, которая вела вниз по горе. Михаил смотрел ему вслед, пока он не скрылся среди елей, и затем направился обратно в деревушку.
Он уже несколько дней гостил в Санкт-Михаэле, а вчера и Ганс на короткое время навестил своего дядю-священника. Отец Валентин давно жаждал повидать племянника, ему было очень тяжело подчиняться необходимости держаться в отдалении от брата и его семьи. Каждое общение с братом ставилось ему на вид, так как профессор Велау был открытым врагом религии. Они виделись с промежутками в несколько лет, когда профессор изредка попадал к родственникам в Таннберг. Но то обстоятельство, что эти свидания все-таки происходили и братья регулярно переписывались, легко объясняло, почему отец Валентин Велау был сослан и забыт в дальней альпийской деревушке.
Наоборот, Михаил в последнее время часто навещал своего старого друга и учителя, но лейтенант Роденберг был совершенно не знакомой фигурой для жителей Санкт-Михаэля, едва ли помнивших придурковатого мальчишку из горного лесничества, поскольку им вообще редко приходилось видеть его. В их глазах мальчишка был родственником лесника Вольфрама, а горное лесничество уже давно находилось в других руках. Граф Штейнрюк дал своему бывшему егерю лучшее место с более щедрым окладом в одном из имений Герты. Возможно, это было наградой за оказанные услуги, а, может быть, граф не хотел, чтобы в замке что бы то ни было напоминало ему о прошлом. Так или иначе, Вольфрам еще десять лет тому назад оставил эту местность и переселился на новое местожительство.
Когда Михаил вернулся в церковный дом, полчаса тому назад оставленный им в обычной тишине и покое, он застал там какое-то странное оживление. В кухне старая служанка энергично управлялась со сковородами и кастрюлями, словно ей был заказан целый пир; она даже вызвала себе на подмогу двух крестьянских девушек из ближних дворов, и эти помощницы то и дело носились по ее приказанию сверху вниз и снизу вверх. Комнаты верхнего этажа чистили, скребли и мыли, и весь дом был перевернут вверх дном.
В тот момент, когда Михаил входил в кабинет священника, оттуда вышел пономарь с таким выражением на лице, словно на него была возложена необычайно ответственная миссия.
Но в маленькой комнатушке все оставалось по-старому. Тут царила все та же монастырская простота, и казалось, что время бесследно пронеслось над обстановкой, хотя и не пощадило самого хозяина.
Священник сильно постарел. Теперь он производил впечатление глубокого старца. Его стан сгорбился, лицо бороздили глубокие морщины, волосы совершенно побелели, и только глаза по-прежнему кротко сияли.
— Что случилось, ваше высокопреподобие? — спросил Михаил. — Весь дом в волнении и беспокойстве, а старая Катрина настолько потеряла голову, что убежала, не ответив на мои вопросы!
— Нас только что известили о неожиданном визите, — ответил отец Валентин. — Это важные гости, и прием их требует некоторых хлопот. Не успел ты с Гансом выйти из дома, как прибыл посланец от графини Штейнрюк: она будет здесь через два часа.
При этих словах молодой офицер, только что собиравшийся присесть, вновь выпрямился.
— Графиня Штейнрюк? — недовольно спросил он. — Что ей здесь нужно?
— Она хочет побывать в церкви. Графиня — очень набожная женщина и каждый раз, когда бывает в замке, приезжает помолиться святому Михаилу. Кроме того, наша церковь построена предками Штейнрюков и обязана ей лично многими пожертвованиями. Она ежегодно навещает могилу своего супруга и всегда при этом заезжает сюда.
— Она приедет одна?
— Нет, с дочерью и необходимой прислугой. Тебе придется на сегодня освободить комнату, Михаил; поездка сюда и обратно по горам слишком утомительна для дам, и потому они охотно принимают скромное гостеприимство церковного домика. Я уже переговорил с псаломщиком: он приютит тебя на эту ночь.
Михаил молча подошел к окну и, скрестив руки на груди, стал смотреть на улицу. Наконец он вполголоса проговорил:
— Отчего я не ушел вместе с Гансом!
— Это почему? Потому что дамы носят фамилию Штейнрюк, а ты раз навсегда возненавидел все, что связано с этим именем? Сколько раз, Михаил, я просил тебя отделаться от этой нехристианской ненависти!
— От ненависти? — переспросил молодой человек странно дрогнувшим голосом.
— Ну, а что же это, если не ненависть? Когда ты недавно рассказывал мне о встрече со своим дедом, я заметил, как ты непримиримо настроен к прошлому. А теперь ты переносишь эту непримиримость даже на ни в чем не повинных родственниц графа, со стороны которых ты встречал только ласку. Ты ничего не сказал мне о своем знакомстве с ними, но Ганс очень подробно описал мне вашу встречу. Он, кажется, в восхищении от молодой графини!
— Да, он восхищается ею, пока она у него перед глазами! Но стоит нам вернуться домой, он сразу забудет ее... ему-то это не трудно.
Ответ звучал такой горечью и насмешкой, что отец Валентин недовольно покачал головой.
— В данном случае это счастье, — ответил он. — Было бы очень грустно, если бы Ганс серьезно полюбил ее, потому что, не говоря уже о разнице в общественном положении, рука графини Герты давно обещана.
— Обещана? Кому? — резко спросил Михаил, оборачиваясь.
— Графу Раулю Штейнрюку, ее родственнику. В ее кругу браки обыкновенно заключаются по семейным соображениям, а этот брак решен много лет тому назад. Правда, обручения еще не было, потому что графиня никак не может примириться с мыслью о разлуке с дочкой, но теперь недалеко и до этого.
Отец Валентин был давнишним духовником графини и пользовался ее полным доверием. Отлично зная все семейные дела графини, он стал подробно рассказывать о предстоящем обручении и не обратил внимания на странную молчаливость своего собеседника. Михаил по-прежнему стоял, отвернувшись к окну и прижавшись лбом к стеклу, когда рассказ был уже окончен.
— У вас будет в доме очень много хлопот, ваше высокопреподобие, — сказал он наконец, — а мне не хотелось бы причинять беспокойство псаломщику. Потому лучше всего будет, если я отправлюсь в лесничество и пробуду там до завтра.
— Что это тебе вздумалось? — недовольно воскликнул отец Валентин. — Я понимаю твою сдержанность, которая является в глазах Ганса пороком, но она действительно заходит уже слишком далеко!
— Графиня не знает, что я здесь, и если вы промолчите...
— Так она узнает об этом от Катрины или псаломщика. У нас гость — редкость, и если люди станут рассказывать о тебе, то чем я объясню графине твое бегство?
— Бегство? — невольно вскрикнул молодой человек.
— Конечно! Как иначе объяснит она себе твое поведение: ведь она не знает о твоем отношении к семье!
