На ее лице опять заиграла улыбка, чарующая улыбка, перед которой никто не мог устоять. Но в данном случае она не произвела обычного действия. Роденберг поднял на Герту мрачный взгляд и сказал голосом, в котором слышалась бесконечная горечь:
— Вы это знаете, графиня, вы давно знали это!
— Я?
— Да, вы, Герта, потому что вы слишком уверены в своей власти, а теперь доводите меня до крайности и загоняете в тупик. Ну, что ж, вот я стою перед вами!
Герта смущенно взглянула на него. Она не ожидала такого оборота разговора и совершенно иначе представляла себе момент торжества.
— Я не понимаю вас, — сказала она. — Что должна означать эта странная манера выражаться, которая кажется столь близкой к ненависти?
— К ненависти? — с каким-то диким ожесточением воскликнул он. — Вы хотите присовокупить к забаве еще и издевательство? Да ведь для вас никогда не было тайной, что я люблю вас!
Это любовное признание прозвучало достаточно своеобразно. И действительно, судя по дрожащему голосу, в котором страсть боролась с гневом, по взгляду, в котором вспыхивала не нежность, а угроза, чувства, переживаемые Роденбергом, казались очень близкими к ненависти.
— И таким-то образом вы добиваетесь любви женщины? — возмущенно спросила Герта, чувствуя в то же время, как внутри нее всколыхнулся какой-то тайный, никогда еще не испытанный испуг.
— Добиваюсь? — с язвительной горечью повторил Михаил. — Нет, я и не думаю добиваться! Да разве вы допустили бы это, потерпели от меня, незначительного офицера мещанского происхождения, человека, у которого ничего нет, кроме надежды на будущее? Попробовал бы я добиться! Мне было бы без всяких церемоний объявлено, что не мне поднимать взоры к графине Штейнрюк, не говоря уже о том, что ее рука давно обещана другому, носящему, подобно ей, графскую корону!
Герта закусила губу — упрек попал в цель: это действительно было бы результатом домогательств. Графине Штейнрюк никогда не пришло бы в голову принимать всерьез кокетство с офицером мещанского происхождения, и все же смущение горячей волной обдало ее при открытии, что ее поняли с самого начала.
— Очевидно, вы сами не сознаете, как оскорбительны ваши слова, — заметила она, гордо вскидывая голову, — и как оскорбительно все это признание...
— Которое вы желали выслушать во что бы то ни стало! — перебил он. — Ну, так и выслушайте его! Я не хочу отрицать то, чего нельзя отрицать; я хочу смотреть судьбе прямо в глаза, потому что для меня все это было роковой судьбой... Да, я полюбил вас, полюбил с первого взгляда, и, если бы я мог рассчитывать на вашу взаимность, меня не испугал бы графский титул Штейнрюков. Если бы мое счастье было так же высоко и недостижимо, как вот эта Орлиная скала, я все-таки добрался бы до него, даже если бы каждый шаг грозил мне гибелью! Но я получил хорошее предостережение от ребенка, который однажды выпросил у меня ветку подснежных роз, чтобы потом ощипать их в бессмысленной забаве. Это — все те же золотые кудри, все те же прекрасные, злые глаза; я узнал их при первой встрече и не хочу вторично услышать из тех же уст язвительное, презрительное: «Убирайся! Ты мне надоел! Я устала играть!». Все равно, какими бы чарами ни обвивал меня звук этого голоса, я и без того вечно слышал бы эти слова. Мальчик предпочел, чтобы огонь уничтожил его цветы, лишь бы они не остались в ваших руках, а взрослый человек сумеет подавить и уничтожить свою страсть, хотя бы это стоило ему жизни, но игрушкой в ваших руках он не будет никогда!
Герта смертельно побледнела. Никто еще не осмеливался так оскорблять ее; так прямо и без стеснения бросать ей правду в лицо. Но какое дело было этому человеку, доведенному ею до крайности, оскорбляет он ее или нет! Буря, которую она вызвала, разыгралась и над ней самой, и она не в силах сдержать ее. Да, он побежден, но не покорен!
— Я надеюсь, вы избавите меня, лейтенант Роденберг, от выслушивания в дальнейшем ваших излияний! — сказала наконец графиня Герта, стараясь овладеть собой. — Я пойду искать отца Валентина!
— В этом нет никакой необходимости, уйду я, — сказал Михаил, и его голос звучал глухо, но твердо. — Я знаю, что с этой минуты нам не о чем больше говорить... Прощайте, графиня Штейнрюк!
Он поклонился и ушел.
Герта не смотрела, куда он направился, и не заметила, что к ней приближается отец Валентин. Она недвижимо стояла на месте.
Ветер стал еще резче, ветви шиповника качались и трепетали над ее головой, облачное море надвигалось все ближе, и все выше вздымалась туманная гряда, словно собираясь затопить горное плато. Сияние около Орлиной скалы погасло, исчезли златотканные тени, все ниже и ниже падали тяжелые серые массивы туч, уплотняясь в сплошную пелену, и вдруг она разорвалась, и зубчатым сверкающим мечом блеснул огненный меч архистратига Михаила!
Глава 11
Буря со всей силой обрушилась на долины. Гроза, которая в течение часа бушевала громом и молниями, сменилась проливным дождем.
Через мокрый лес пробирался путник, которого непогода застала в пути. Если бы Ганс Велау последовал совету друга и держался скучной проезжей дороги, то уже давно добрался бы до Таннберга, теперь же он заблудился в «романтическом» горном лесу и пошел по неверному направлению, которое завело его очень далеко от цели. Правда, нависшая скала дала ему надежный кров, но теперь, когда надвигались сумерки, а дождь продолжал лить как из ведра, ему оставалось на выбор или провести ночь в мокром лесу, или наудачу двинуться вперед в надежде добраться до какой-нибудь хижины.
Ганс решился на последнее. В конце концов густой лес поредел, и, выйдя на полянку, юноша увидел впереди пятно света. В сумерках и тумане невозможно было разглядеть, что это за строение, оно лежало на лесистом холме и только частью выступало из-за деревьев. Но во всяком случае там жили люди, и промокший путник поспешно направил туда свои шаги.
Дорога, которая вела к строению, была сильно запущена. Ганс не раз увязал в размокшей почве, затем ему пришлось перейти через шаткий мост, переброшенный черезручей, и наконец он оказался у ворот, от которых уцелели лишь каменные столбы. Перед молодым человеком было большое, но полуразвалившееся здание с крепостными стенами и башнями. Наступившая темнота еле-еле позволила Гансу добраться до дверцы, которая находилась как раз под освещенным окном.
Ганс постучался, сначала осторожно, потом сильнее. Через несколько минут окно распахнулось, и хриплый голос спросил сверху:
— Кто там?
— Посторонний, который заблудился и просит приюта на ночь!
— У меня нет приюта для всяких бродяг! Проваливайте!
— Вот так любезный прием! — с возмущением крикнул Ганс. — Я — вовсе не бродяга, а наоборот — очень приличный человек, готовый охотно заплатить за ночлег!
— Заплатить? В Эберсбурге! — голос сверху прозвучал с не меньшим возмущением. — Здесь вам не постоялый двор! Ступайте туда, откуда вы пришли!
— Ну уж нет, этого я не сделаю! Я промок от ливня и притом заблудился в лесу. Разве пристойно заставлять путника стоять в такую погоду перед дверью? Отоприте!
— Нет! — обладатель хриплого голоса был, видимо, не на шутку рассержен. — Вы останетесь снаружи!
— А, черт возьми, у меня лопнуло терпение! — с бешенством крикнул молодой человек, так как проливной дождь хлынул с новой силой и окончательно промочил его до костей. — Откройте сейчас же, или я вышибу дверь и штурмом возьму ваш старый сарай!
Он принялся барабанить в дверь обоими кулаками, и то, чего не удавалось достигнуть вежливой просьбой, удалось добиться грубостью. Очевидно, она больше импонировала невидимому стражу, потому
