вести жизнь простого поденщика.
– Да, к сожалению, я знаю, что с вами каши не сваришь. В таком случае сидите над своими книгами и наживайте чахотку! Я предсказываю вам эту болезнь и предостерегаю вас от нее. Не хотите меня слушать – ваше дело. Прощайте!
Добродушный доктор сердито взял шляпу и вышел в переднюю, где его ожидал Фридрих. Слуга молча, но с большим беспокойством взглянул на Стефана.
– С твоим господином ничего не поделаешь, Фридрих, – проворчал доктор, – давай ему прежнее лекарство; к нему вернулась старая болезнь.
– О нет, господин доктор, – прервал его Фридрих убежденным тоном, – это что-то новое. С того дня, как американская мисс…
Стефан громко рассмеялся.
– Надеюсь, ты не станешь винить мою племянницу в болезни профессора? – с улыбкой спросил он.
Фридрих смущенно промолчал. Он, конечно, этого не думал, но болезнь его господина действительно совпала с приездом мисс Джен.
– В чем же проявляется новая болезнь профессора? – стараясь быть серьезным, снова спросил доктор.
– Не знаю, – сконфуженно ответил Фридрих, вертя в руках свою шапку, – но это совсем не то, что было раньше! – упрямо повторил он.
– Глупости! К нему вернулась его старая болезнь, – решительно заявил доктор, – предоставь мне самому об этом судить. Давай ему его обычное лекарство, и позаботься о том, чтобы он хоть сегодня пошел погулять. Только не давай ему с собой книг – он готов набрать их целый тюк. Слышишь?
Стефан быстро спустился по лестнице вниз и, войдя в свою квартиру, спросил, где Джен.
– Она куда-то ушла, – ответила докторша с недовольным видом. – Уже больше четырех часов Джен где-то бродит и, конечно, совсем одна. Пожалуйста, поговори с ней, убеди ее, что для молодой девушки крайне неприлично гулять одной по уединенным тропинкам.
– Нет, дорогая, это твое дело, – ответил доктор, – ты должна доказать ей все неприличие ее поведения.
– Доказать Джен? – раздраженно воскликнула его жена. – Разве ей можно что-нибудь доказать? При малейшем намеке на какое бы то ни было вмешательство в ее дела она принимает надменный вид и заявляет: «Это касается только меня, тетя. Предоставь мне действовать по собственному усмотрению». Понятно, что после такого ответа пропадает всякое желание с ней разговаривать.
– Неужели ты думаешь, что мои увещевания будут иметь больший успех? – спросил Стефан, пожав плечами.
– Попробуй, по крайней мере. Весь город осуждает нас за то, что мы предоставляем племяннице слишком большую свободу.
– Вот как? Я очень хотел бы, чтобы все, кто нас осуждает, пожили с Джен хотя бы неделю, – с философским спокойствием возразил доктор. – Им пришлось бы отказаться от подобного мнения. Джен со своей резкостью и профессор со своей кротостью – оба принадлежат к самым упрямым существам в мире. Единственная возможность с ними поладить – это признать их волю и предоставить поступать так, как им заблагорассудится.
ГЛАВА IV
Доктор был прав. Мисс Форест нисколько не интересовалась тем, что о ней говорят в городе, и предпринимала далекие прогулки, не считаясь ни с чьим мнением. Она не искала уединения – просто ей хотелось познакомиться с окрестностями, а так как после отъезда мистера Аткинса Джен не находила никого, кого считала бы интересным собеседником, то предпочитала гулять одна.
Во время одной из таких прогулок она взобралась на гору, где сохранились развалины старого замка. Устав от подъема, молодая девушка села на камни, прислонилась спиной к полуразрушенной стене и стала смотреть на открывавшуюся перед ней картину. Теперь не осталось и следа того тумана, который скрывал от Джен окружающие предметы в день ее приезда; горячее июньское солнце заливало золотым потоком весь этот своеобразный немецкий ландшафт. В нем было что-то, пробудившее в мисс Форест новое, неведомое ей чувство. Какая-то тихая сладкая грусть переполняла душу молодой девушки. Она видела в Америке более роскошные, более грандиозные картины природы, но оставалась к ним совершенно равнодушной; здесь же Джен не могла отделаться от странной щемящей боли в сердце. Может быть, это и было то, что называют тоской по родине.
Раньше Джен не знала смысла этих слов, хотя видела, как ее мать умирала оттого, что не могла забыть свою дорогую Германию, и слышала, как отец перед кончиной готов был отказаться от всех земных благ, только бы еще хоть раз побывать на Рейне. Теперь, вступив на эту землю, она начала понимать чувства своих родителей.
Невольно ей пришли на ум песни и легенды о славном Рейне, услышанные в раннем детстве от матери; ребенком она рвалась туда, но позже отец совершенно уничтожил те семена любви к Германии, которые заронили в ее душу рассказы матери.
Молодая девушка могла совершенно точно указать момент, когда впервые ощутила это странное чувство духовной связи с родиной ее родителей. Это было не тогда, когда она знакомилась с красотами Рейна, путешествуя с дядей по берегам реки, а еще раньше – в ту минуту, когда густой туман скрывал от нее и сам Рейн, и все вокруг, а она сидела на пригорке, где росла сирень, и обрывала первые весенние почки, а рядом стоял высокий чужой ей мужчина и с немым упреком смотрел на ее руки. Джен редко, но всегда с некоторым удовольствием вспоминала свою встречу с профессором: в ней было нечто романтическое, а разумная дочь мистера Фореста презирала все выходящее за рамки привычной реальной жизни. Сидя на руинах старинного замка и любуясь открывающимся сверху видом, Джен старалась отделаться от назойливых воспоминаний. Чьи-то шаги совсем близко заставили ее оглянуться. Из-за угла разрушенного замка показалась фигура профессора.
В первую минуту Джен не могла прийти в себя от неожиданности – так внезапно появился тот, о ком она только что думала; профессор же, казалось, до крайности испугался при виде мисс Форест. Он в страхе отпрянул назад и чуть было не повернул обратно, но вовремя отказался от такого намерения, сообразив, что его бегство будет слишком явным. После минутного колебания Фернов молча поклонился молодой
