– Да, по крайней мере, на мой взгляд, – высокомерно сказала Джен, раздосадованная сомнением, звучавшим в голосе Фернова. – Кто жил, как я, на берегах грандиозной реки Миссисипи, кто видел перед собой Ниагару и девственные величественные леса, тому германские ландшафты покажутся незначительными, лишенными простора.
Легкая краска появилась на щеках профессора: он тоже начал раздражаться.
– Если красоту ландшафта измерять пространством, – возразил он, – то, пожалуй, вы правы, мисс Форест. У нас существует другой масштаб, который вам тоже, возможно, покажется узким; но должен заверить вас, что ваши американские ландшафты покажутся нам пустынными и мертвыми.
– Неужели? Вы убеждены в этом?
– Совершенно убежден!
– Я искренне поражена, мистер Фернов, вашими словами, – иронически возразила Джен, – вы так решительно судите о том, чего никогда не видели. Вы представляете себе земли на Миссисипи в виде пустыни, а между тем вам следовало бы знать, хотя бы из книг, что жизнь там бьет ключом, что она гораздо богаче и разнообразнее, чем здесь, на берегах вашего Рейна.
– Да, будничная, деловая жизнь там бьет ключом, я это знаю, – ответил профессор, – там кипит муравьиная работа ради наживы, эксплуатируется каждый вершок земли и воды. Там живут только сегодняшним днем, не заботясь о будущем страны, не зная ее прошлого. По вашим могучим рекам, мисс Форест, плывут тысячи судов, но ни сами реки, ни их берега, застроенные городами с многомиллионным населением, не в состоянии дать вам того, что несет с собой маленькая и незначительная рейнская волна: они не дадут вам очарования прошлого, поэзии веков, отзвука исторических судеб народов. Здесь память о старине хранит каждый листочек на дереве, каждый камень развалин. – Фернов незаметно перешел с английского языка на чистейший немецкий. – О Рейне слагали стихи и сказки; вы видите здесь и прелестную Лорелею, которая манит вас в зеленые волны; из водных глубин сверкает золото Рейна – здесь родина Нибелунгов, тут жили в своих замках рыцари; на каждом шагу вы встречаете памятники прошлого, которые гордо и величаво поднимаются к самому небу. В плеске волн мы слышим чарующую музыку и мысленно переносимся в сказочное царство. Вам, чужестранке, наш Рейн, конечно, ничего не говорит…
Джен, слушавшая сначала речь профессора с удивлением, постепенно увлеклась ею. Что случилось с этим человеком? Он гордо выпрямился, лицо его оживилось, глаза сверкали вдохновением; голос звучал сильно и красиво. Точно серый туман заволакивал прежде облик Фернова, и потому он казался нечетким и бледным; теперь солнечные лучи прогнали туман, и Джен увидела настоящее лицо профессора. Однако мисс Форест не принадлежала к числу людей, которые надолго поддаются чужому влиянию; она всеми силами старалась освободиться от того чувства, которое у нее вызвали слова Фернова. Джен знала, что нужно сделать, чтобы рассеять эти чары, и прибегла к своему излюбленному оружию – насмешке.
– Я никак не предполагала, что вы поэт, мистер Фернов, – с иронией сказала она.
Фернов вздрогнул, словно ужасный диссонанс коснулся его уха; оживление исчезло с лица профессора, глаза его потускнели.
– Поэт? – тихо переспросил он сдавленным голосом.
– Конечно. То, что вы сейчас говорили, непохоже на житейскую прозу.
Фернов глубоко вздохнул и провел по лбу рукой.
– Прошу извинить, мисс Форест, что наскучил вам своей поэзией, – проговорил он. – Мой промах следует приписать слабому знакомству со светскими приличиями. Наверное, в обществе считается неприличным беседовать с дамой о том, чего она не понимает.
Джен закусила губы. Этот «ученый педант», как мысленно она его называла, сегодня не переставал ее удивлять. Только что он был безобидным мечтателем, поэтом, и вдруг оказался способным говорить колкости. Последнее больше пришлось ей по душе: тут она могла быть с ним на равных.
– Меня удивляет, мистер Фернов, что вы так тонко понимаете и чувствуете поэзию, – с прежней издевкой возразила она. – Впрочем, что касается мечтаний, немцы всегда были впереди других.
– А вы, кажется, очень это презираете?
– Да, я придерживаюсь того мнения, что человек не создан для пустых мечтаний. Стихи – это ведь те же бесплодные мечты!
– И, по-вашему, поэт недостоин уважения?
– Нет! – коротко и резко ответила Джен.
Мисс Форест знала, что это «нет» оскорбит Фернова, но ей хотелось причинить ему боль, и она достигла цели. Лицо профессора покрылось пятнами – он едва сдерживал гнев. Нападки молодой девушки на его науку не так сильно задели Фернова, как ее пренебрежительное отношение к поэзии и поэтам.
– Вам следовало бы не так щедро расточать свое презрение, – заметил он, – тем более, что есть вещи, которые гораздо больше его заслуживают, чем наша поэзия.
– Которой я не понимаю!
– Которую вы не хотите понять. Но погодите, она еще предъявит вам свои права, и вам придется признать ее точно так же, как и родной Рейн, который уже покорил вас – и как раз в тот момент, когда вы назвали его ограниченным и мрачным.
От изумления и гнева Джен не могла вымолвить ни слова. Как сумел этот рассеянный мечтатель, забывающий о том, что творится перед его носом, залезть ей в душу и увидеть, что там происходит? Кто ему позволил разбираться в ее чувствах, если она сама еще не в состоянии это сделать? Впервые Джен попыталась объяснить себе ту странную неловкость, которую испытывала в присутствии профессора. Она смутно чувствовала, что ей грозит какая-то опасность со стороны этого человека, и необходимо держаться как можно дальше от него, даже если для этого придется нанести ему оскорбление.
Молодая девушка гордо выпрямилась и, смерив Фернова с головы до ног презрительным взглядом, сухо сказала:
– Очень сожалею, мистер Фернов, что ваша проницательность на сей раз вас подвела. Позвольте мне самой судить о своих пристрастиях и антипатиях. Кроме того, должна вам сказать, что ненавижу сентиментальность и бесплодные мечтания, в какой бы форме они ни проявлялись, и никто на свете не
