успешна, дивиденды акционеров общества увеличивались с каждым годом. Морленду, разумеется, причиталась львиная доля. В Нью-Йорке его уже считали одним из крупнейших богачей. Однако его великолепная квартира в столице служила ему только на время остановок в этом городе, свое же постоянное местопребывание он перенес в Хейзлтон, где, конечно, играл первую роль.
Только одно его желание все не исполнялось. Брак его единственной дочери оставался бездетным. Прожив с мужем три года, после его смерти Алиса не высказывала желания снова выйти замуж. Она по- прежнему владела равенсбергскими имениями, но не жила в них с того дня, когда опустили в фамильный склеп Бертольда, последнего представителя рода, и вернулась в дом отца, считаясь первой дамой в городе.
Между тем и Берклей, бывший прежде только колонией инженеров и рабочих, строивших электростанцию для Хейзлтона, разросся в значительный поселок. Большое дело требовало много служащих и рабочих, которых нужно было снабдить всем необходимым. Берклей давно соединился с Хейзлтоном железной дорогой и перестал быть захолустьем. Всюду появились поселки, соединенные дорогами.
Лучи вечернего солнца еще заливали теплым, золотистым светом небольшую ферму в густом лесу. Вместительный деревянный дом имел очень привлекательный вид. Перед ним тянулась широкая веранда, обвитая вьющимися растениями, площадка перед ней заросла высокой травой. Невдалеке были расположены конюшня и другие хозяйственные постройки, а за ними тянулся большой фруктовый сад. Все здесь было ухожено, дышало порядком, благосостоянием и уютом.
На веранде стоял Гофштетер с газетой в руках, он поседел, но не постарел, и по его виду можно было заключить, что жизнь «у дикарей» пошла ему на пользу.
Возле него стояла колясочка, где спал годовалый ребенок, сон которого нисколько не нарушался шумом, поднявшимся на площадке, где два мальчугана «играли», то есть тузили друг друга и при этом кричали не своим голосом. Старший только что подмял под себя младшего и усердно колотил его. Малютка поднял отчаянный крик, но Гофштетер оставался невозмутимо спокоен, будучи того мнения, что надо с малых лет уметь защищаться и пускать в дело кулаки. Но помощь неожиданно явилась с другой стороны: работавший до этого у колодца негр подошел к детям и помирил их. Он высвободил младшего, выбранил старшего и подвел обоих к веранде.
— Герман снова начал первый, — доложил он.
— Он плибил меня по носу, — пожаловался маленький.
— Тогда и ты прибей его по носу, — коротко и вразумительно сказал Гофштетер. — Не вой так. Адди! Лучше дай ему сдачи.
— Но ведь я маленький, а он болсой, — закричал четырехлетний Альберт.
Это была уважительная причина, которую признал даже Гофштетер. Тогда он принялся за маленького проказника:
— Ты не должен обижать маленького, Герман, ты на целых три года старше его и гораздо сильнее. Стыдись!
— Но мне больше некого бить, дядя, — упрямо возразил мальчик.
В подобном деле нелегко разобраться, но тут вмешался негр. Он шел в сад за овощами и пригласил мальчиков с собой, обещая им новую интересную охотничью историю. Средство подействовало, братья немедленно примирились и уцепились за своего черного друга.
— Ты расскажешь об индейском предводителе, который скальпировал стольких врагов? — допытывался любопытный Герман.
— И о болсой-болсой змее, котолая плоглотила слазу сесть ягнят? — так же дотошно интересовался Адди.
— Шесть ягнят! — Гофштетер в ужасе всплеснул руками. — Томми, как тебе не стыдно рассказывать малюткам такую ерунду? Ты просто портишь их. Ну, впрочем, убирайтесь, а то разбудите ребенка.
Он намеревался вернуться к своей газете, но в эту минуту из леса показался охотник с ружьем за плечами и ягдташем. Он перешел лужайку и остановился перед домом.
— Вы опять разыгрываете дедушку, господин лесничий? — спросил он. — Наш храбрый охотник, неразлучный с ружьем, в роли няни! Трогательная картина!
— Барон Залек, у вас нет никакого чувства семьянина.
— Нет, ни малейшего, — согласился Залек. — Гунтрамовских мальчишек я еще воспринимаю — они, по крайней мере, уже шумят и дерутся, но такое крошечное существо, которое еще не умеет ни говорить, ни бегать, не может считаться человеком.
— Алиса начинает говорить, — ответил оскорбленный Гофштетер. — Она называет всех нас по именам, и уже начинает ходить.
— Да, на четвереньках. А в ее лепете вы только один угадываете имена! — и барон стал подниматься на террасу.
Маленькая Алиса проснулась и громко заплакала. Гофштетер выглядел довольно комично, когда наклонился и осторожно вынул ребенка из колясочки. Малютка вцепилась обеими ручонками в седую бороду и принялась теребить ее.
Между тем Залек снял ружье и ягдташ и удобно уселся в бамбуковое кресло. Ему было лет под сорок. Это был человек среднего роста, мускулистый, по-видимому, закаленный физическими упражнениями. Его смуглое лицо было красиво в молодости, но жизненные невзгоды оставили на нем глубокие морщины, придававшие ему суровое выражение.
— Я думал, что застану здесь и Гунтрама. и вашего нового гостя, — сказал он. — Поезд приходит ровно в четыре часа.
— Но со станции еще целый час езды верхом, — возразил Гофштетер, заботливо усаживая маленькую Алису в колясочку и подсовывая ей газету вместо бороды, — хотя они, видимо, приедут с минуты на минуту.
— Наконец-то я увижу его, этого кумира всей гунтрамовской семьи. С тех пор как Герман Зигварт предупредил о своем приезде, здесь ни о чем другом нет и речи.
— Да о нем и стоит говорить. Я всегда предсказывал, что он далеко пойдет. И вот что из него вышло! Когда он завершил свое строительство, все рты разинули и удивительно тепло чествовали его при освящении здания. Наш Герман стал настоящей знаменитостью!
— Да, он создал монументальное величественное произведение, — холодно подтвердил барон, — но здесь, в лесу, господину архитектору придется отказаться от торжественного приема. Мы не можем встретить его колокольным звоном и приветственной пальбой, следовало бы воздвигнуть здесь триумфальную арку.
— Перестаньте шутить! — с досадой воскликнул Гофштетер, — он вполне заслужил это. Мне только интересно знать, побывал ли он в Хейзлтоне, у мистера Морленда. Надо думать, что он уже перестал сердиться на Германа за то, что тот не поехал с ним в Америку.
— Кто? Зигварт? Разве они были знакомы раньше?
— Ну да! Ведь мистер Морленд первый открыл его, когда он жил, еще никому неизвестный, в Эберсгофене, и хотел зацапать его для своего города. Но Герман не согласился, и американцу пришлось отъехать со всеми золотыми горами, которые он сулил ему. Я думаю, впервые ему не удалось настоять на своем, и он вернулся в Нью-Йорк сильно разгневанный.
В эту минуту на веранде показалась молодая женщина, и барон подошел с ней поздороваться.
Маленькая златокудрая Труда, став женой и матерью, не выросла, хотя Гофштетер упрямо утверждал это, и сохранила по-девичьи стройную фигуру, это придавало двадцатипятилетней женщине совсем юный вид. Блестящие волосы обвивали ее голову двумя толстыми косами, а нежная розовая кожа сильно загорела под южным небом. От нее веяло цветущим здоровьем и молодой жизнью, бившей ключом.
— Где мальчики? — спросила она. — Опять неизвестно где?
— Они в саду, — ответил Гофштетер, — и, наверно, стоят там на страже, чтобы немедленно доложить, когда кто-нибудь появится на дороге.
Молодая женщина взяла на руки Алису и спустилась со ступенек террасы поглядеть, не видно ли где мальчиков.
— Так, так, изобразите со своим потомством настоящую семейную идиллию, — сказал Залек. —
