не дошел до крутого обрыва, по которому было довольно трудно спускаться.
Внезапно, прямо под его ногами раздались звуки народной песни, которую часто пели в той местности. Пел молодой, свежий голос, звучавший с такой заманчивой прелестью, что Пауль невольно остановился и стал прислушиваться. Чтобы увидеть, кому же принадлежит этот прелестный голос, Пауль перегнулся и заглянул вниз. Сквозь облетевший под дыханием осени кустарник он увидел маленькую розовую руку, энергично обрывавшую орехи с кустов, растущих у подножия замкового холма. Потом показались длинные каштановые косы, отклоняющиеся то вправо, то влево при каждом движении их обладательницы; затем из ветвей выступили очертания хорошенькой головки, но так как пока не было еще возможности ничего больше различить, то Пауль, любопытство которого уже было возбуждено, подошел к самому обрыву, осторожно раздвигая руками ветки, мешавшие ему видеть. В эту минуту земля под его ногами подалась, всякая опора под ним исчезла, и он полетел вниз, ломая кусты и поднимая целые столбы пыли.
Громкий крик ужаса раздался при его падении. Молодая певица быстро отскочила в сторону, со страхом глядя на этого невольного акробата. Ее носовой платок упал на землю, и сложенные в него орехи раскатились во все стороны.
— Боже мой! Что это? — закричала она.
— Поклонник вашего пения, фрейлейн, — ответил
Пауль, делая судорожные, но тщетные попытки выбраться из орешника. — Я не мог противиться желанию... Ах, проклятый орешник! Простите, что я оказался у ваших ног таким необычным путем. Ох, уж этот мне несчастный обрыв!..
Он не без основания проклинал обрыв, пославший ему вслед еще огромный ком земли, снова осыпавший его целым градом песка и мелких камней. У него был до такой степени комичный вид, что молодая девушка разразилась громким смехом.
Пауль не мог дольше выносить такое унизительное положение. Он принялся яростно ломать направо и налево ветки орешника, и тот наконец выпустил его из своих объятий. Тогда Верденфельс вскочил на ноги, отряхнул с себя землю и заговорил, приближаясь к девушке:
— Простите меня, что я выразил свой восторг таким несдержанным образом! Но вы сами в этом виноваты. Ваше пение неудержимо влекло меня, и я... потерял равновесие.
Произнося эти слова, он быстрым взглядом окинул всю фигуру молодой девушки. Ее черты напоминали ему кого-то, но у него не было времени задуматься над этим, так как молодая девушка грустно смотрела на рассыпавшиеся орехи, видимо, решая вопрос — поднимать их или нет.
— Я не в первый раз имею удовольствие встречаться с вами, — сказал Пауль и, наклонившись, стал подбирать орехи. — Несколько дней тому назад в Фельзенеке...
— Да, вы шли из замка, когда мы проходили мимо, — перебила его молодая девушка, также наклоняясь и помогая ему собирать орехи.
— Я там в гостях, — пояснил Пауль и, находя необходимым представиться, прибавил: — Мое имя Пауль фон Верденфельс.
— А меня зовут Лили Вильмут, — проговорила девушка, делая реверанс.
Затем они опять принялись усердно собирать орехи, пока не был поднят последний из них.
— Ну вот, теперь кончено, — с видом величайшего удовлетворения сказала Лили. — Благодарю вас, господин Верденфельс.
— О, пожалуйста, — сказал он, — ведь ваши орехи рассыпались по моей вине. Я сильно напугал вас?
— Да, в первую минуту я очень испугалась, — созналась девушка. — Сперва я подумала, что это хозяин замка спускается с горы в громе и молнии, потому что я осмелилась дотронуться до его орехов, но ведь они растут здесь на воле, а я их так люблю!
— Вы составили себе такое страшное представление о моем дяде? — спросил Пауль и галантно добавил: — Я убежден, что он с удовольствием принес бы сам к вашим ногам орехи со всего Верденфельса... Да, кроме того, ведь он живет в Фельзенеке.
— Мне кажется, что он вездесущ, — вырвалось у Лили. — Скажите, пожалуйста, господин Верденфельс, там, в Фельзенеке, не происходит ничего особенного?
— Что же может там происходить? — спросил изумленный Пауль.
Лили уже начинала стыдиться своего суеверия. По внешности молодого барона нельзя было предположить, что он разделяет манию дяди, заключающуюся, как известно, в том, чтобы свернуть шею всякому встречному. Немного успокоившись, Лили осторожно связала кончики своего носового платка с орехами и объявила, что возвращается в деревню.
— И я иду туда же, — сказал Пауль, — и намерен нанести визит тамошнему священнику.
— Как, моему кузену Грегору?
— Ах, вы — его родственница? Значит, вы живете в пасторате?
— Нет, я живу в Розенберге. Сегодня мы с сестрой только в гостях в Верденфельсе.
Пауль вдруг остановился, и его лицо просияло.
— С вашей сестрой, госпожой фон Гертенштейн?
— Да. Вы знаете ее имя?
— Конечно! Я имел счастье быть ее спутником. Ваша сестра ничего не говорила вам об этом?
— Ни слова, — ответила Лили, которая решительно не могла понять, как можно было умолчать о подобном знакомстве.
На лице Пауля выразилось разочарование. Значит, даже его имя ни разу не было произнесено. Теперь он понял, отчего при первом беглом взгляде на девушку ее черты показались ему знакомыми, только имя Вильмут ничего не сказало ему. Зато Лили получила в его глазах совсем особенное значение с той минуты, как он узнал, что она близка к идеалу его мечтаний. Он рассказал Лили о встрече с ее сестрой в Венеции и высказал удивление, что случай снова свел его здесь с госпожой Гертенштейн.
Лили, не подозревавшая, что он целых полчаса проехал самым быстрым галопом, чтобы использовать этот «случай», также нашла это удивительным и ровно ничего не имела против того, чтобы молодой человек шел с нею. Таким образом они вместе направились к пастору, неся с собой орехи.
Священник сидел с Анной в кабинете, когда Лили ввела туда своего нового знакомого. При других обстоятельствах она побоялась бы сурового выговора от своего строгого кузена, который несомненно счел бы неприличным ее появление в обществе незнакомого молодого человека. Но так как дело касалось знакомого ее сестры, она считала себя вполне правой и спокойно представила пастору «господина барона фон Верденфельса», который намеревался сделать ему визит и которого она встретила у замковой горы. Само собой разумеется, об орехах не было сказано ни слова.
Пауль подошел ближе. Он не заметил ни холодного удивления на лице пастора, ни замешательства на лице госпожи Гертенштейн при его появлении. Он видел — только ту, воспоминание о которой не покидало его ни на минуту, и его глаза заблестели такой неподдельной радостью, что маленькая Лили с удивлением взглянула на него и составила свое собственное мнение об их случайном дорожном знакомстве.
Вильмут встал и сделал несколько шагов навстречу гостю, но не произнес ни слова привета, предоставляя молодому человеку рекомендоваться лично. Пауль повторил все то, что уже рассказала Лили, а именно — что он побывал в замке и не мог отказать себе в удовольствии познакомиться с пастором Верденфельса, которому он, как близкий родственник владельца, не совсем чужд. Вильмут выслушал его, не меняя выражения лица, затем поклонился и проговорил с ледяной холодностью: — «Я вас понимаю, барон! «, — но на его лице ясно выражался вопрос, который губы не решались произнести: «Что значит этот неожиданный визит? «.
Пауль сначала не обратил внимания на столь странный прием, так как его мысли были всецело заняты другим. Он нашел, что священник очень неприветлив и нелюбезен, но отнесся к этому совершенно равнодушно. Обращаясь исключительно к Анне, он выразил свою радость по поводу того, что ему довелось снова увидеть ее. Он, разумеется, и не подозревал, что она здесь, но надеялся, что она позволит ему возобновить их мимолетное знакомство. При этом он пустил в ход всю свойственную ему любезность, не заботясь больше о скучном священнике.
Однако Грегор был не из тех людей, которые позволили бы так легко отстранить себя. Несколько минут он внимательно и молча присматривался к молодому человеку, потом внезапно и довольно бесцеремонно прервал его оживленную речь вопросом:
