загородил мне дорогу.
— Стой! Куда ты бежишь?
— За Андреем, я хочу остановить его! Это не должно, не может случиться! Отмени приказание или я отменю его!
— Ты? — презрительно сказал отец. — Неужели ты думаешь, что Андрей послушает тебя, если ты захочешь отменить мой личный приказ?
— Так я силой заставлю его подчиниться, а если он этого не сделает, я буду кричать по всей деревне, чтобы остерегались поджигателя!
Отец побледнел и, словно железными клещами, сжал мне руку.
— Мальчишка! — прошипел он. — Ты хочешь пожертвовать собственным отцом? Хочешь, чтобы замок твоих предков сгорел дотла? Хочешь и сам погибнуть под ударами крестьянских дубин и топоров? Какая почетная смерть для последних представителей нашего дома! И все это ради спасения какого-нибудь несчастного сарая!
— Но подумай же об ужасной опасности для деревни! — стал умолять я. — Ветер дует с Гейстершпица, и если огонь перебросится...
— Ну, нашим крестьянам везет, — перебил меня отец, — с ними ничего не случится. А я делаю только то, что они сами намерены сделать мне. Ты сам говоришь, что они уже поджигают мои ворота! Посмотрим только, кто дольше выдержит — замок или деревня. Ты останешься со мной, Раймонд, и ни на минуту не отойдешь от меня!
Во мне заговорила энергия отчаяния.
— Я не останусь с тобой! Если ты берешь на себя ответственность, то я этого не могу. Я пойду за Андреем и удержу его!
— Так иди же, трус! — сказал отец тоном, от которого вся кровь во мне закипела. — Ты рад найти предлог к бегству, ты уже и раньше предлагал воспользоваться калиткой в каменной ограде. Прежде всего ты хочешь быть в безопасности, это на тебя похоже! Ты — не Верденфельс, да и никогда им не был. Ступай, жертвуй своим родовым замком, покинь отца в минуту смертельной опасности и укройся в безопасном Бухдорфе! Но помни, что сына, который в такую минуту бросает меня и трусливо отворачивается от опасности, я больше не знаю!
Это я не мог перенести: по лицу я видел, что он действительно считает меня жалким трусом. Если бы я, несмотря на это, решился все-таки спасти село, то возвратиться мне было бы невозможно, да и для тех, кто оставался в замке, не было никакого спасения — мой отец, а с ним и замок оказались бы в руках разъяренной толпы.
Все эти мысли сводили меня с ума. Не спрашивай меня о том, чего стоила мне эта борьба, это был самый тяжелый час в моей жизни... Если бы я вышел к бушевавшей снаружи толпе, мне стоило сказать ей одно слово, и деревня была бы спасена, но я остался и промолчал... и судьба Верденфельса была решена!
Раймонд остановился и провел рукой по лбу, на котором выступили капли пота.
— Ты теперь понимаешь, что я не мог сказать «нет», когда ты спросила меня, была ли моя вина в этом несчастье? — спросил он после короткого молчания.
— Да, — тихо ответила Анна.
Она подняла на него взор, в котором отразились остатки прежнего страха, но это длилось один миг, в следующую минуту Анна в страстном порыве бросилась к нему на грудь. Он понял, что это был ответ на его признание, и молча, но в сильном волнении заключил ее в свои объятия.
— Ты знаешь, с какой страшной силой свирепствовал пожар и какой ценой был спасен замок, — продолжал Раймонд. — Даже мой отец был поражен ужасом при таком исходе, которого он вовсе не желал. Я не мог вынести вида дымящихся развалин, вскочил на лошадь, ускакал в горы и гнал коня до тех пор, пока тот от усталости не свалился подо мной. Я же не ощущал никакой усталости. Пламя, бушевавшее в долине, гнало меня все дальше, все выше, через непроходимые ущелья, до самых снеговых полей Гейстершпица. Лишь тогда, когда вокруг меня лежали только вечные льды, когда меня окутал мрак ночи, настал желанный покой. Дева льдов прикоснулась к моей груди своей холодной рукой, и я потерял сознание.
— Ты тогда перенес тяжелую болезнь? Я слышала об этом!
— Да, и как только я поправился, мы покинули Верденфельс, где ходили самые грозные слухи. Люди, пришедшие в отчаяние от потери всего, что имели, подозревали связь между происшедшими событиями, хотя не было никаких доказательств. Они знали моего отца, и мое исчезновение непосредственно после пожара, и моя тяжкая болезнь навлекли на меня подозрение. Говорили, что отец приказал, а сын исполнил. У меня было такое чувство, как будто я действительно сделал это! Отношения с отцом стали для меня невыносимыми. Он видел, что я не могу примириться с тем, что случилось, да и я был в его глазах тягостным напоминанием; поэтому он согласился на мой отъезд. Я отправился в университет, много путешествовал, бродя по белому свету без всякой радости, не находя нигде душевного мира, пока не встретился с тобой... лишь для того, чтобы снова потерять тебя!
— Отчего ты мне ничего не рассказал? — с упреком сказала Анна. — Почему я от Грегора услышала то, что должна была слышать только от тебя? Твое молчание было в моих глазах единственным тяжелым обвинением против тебя.
— Знаешь ли ты, что значит, проведя всю жизнь в тоске и уединении, вдруг почувствовать себя счастливым? Я боялся, что мое признание лишит меня счастья, отняв твою любовь. Но даю тебе слово, Анна, что, прежде чем мы соединились бы навеки, ты узнала бы всю правду. Теперь ты все знаешь и можешь судить меня!
— Не надо больше этой мрачной тени, Раймонд! Пусть она совсем исчезнет! Ты вернулся к жизни, и твоя жена разделит с тобой эту жизнь, что бы она нам ни принесла — проклятие или благословение!
В горах исчезло последнее розовое сияние, и высокие вершины поднимались к небу, белые и суровые, а прямо над Гейстершпицем в еще светлом вечернем небе сияла крупная звезда, сверкая, подобно бриллианту, над увенчанной снегом главой Девы льдов. Ночь спустилась на горы, но сегодня она не была беззвучна. Мягкое, теплое дыхание с юга все росло, и пробужденные им голоса раздавались среди ночного мрака.
Уже трещал лед, сковывавший ручьи, и сверкавшие массы воды понеслись вниз по скалистым стенам. В лесу деревья стряхивали с ветвей тяжелый снежный покров, и зеленые ели, гордо выпрямляя свои освобожденные от гнета вершины, мягким шелестом приветствовали весну.
На огромной высоте, словно по мановению волшебника, тихо слетали с Девы льдов снежные покровы. Превратившись в тысячи ручейков, они устремились в долину, где, шумя и пенясь, их принял горный поток. Из каждого оврага, с каждого утеса неслись голоса, сливающиеся в могучий хор, радостно приветствующий пришествие весны. Зимнее оцепенение было нарушено, освобожденная природа готовилась воскреснуть.
Но если Дева льдов спускается в долину, то всегда несет с собой несчастье!
Глава 23
Старая роковая поговорка снова оправдалась! Теплое дыхание весны оказалось пагубным, и огромные массы снега и льда, внезапно обрушившиеся с горных высей, понесли с собой гибель долине. Горный поток все прибывал, его рев становился все оглушительнее, с каждым часом его волны угрожали все сильнее.
Со всех сторон надвигались мрачные тучи, хляби небесные разверзлись, и дождь днем и ночью лил потоками, словно готовился новый всемирный потоп. Над долинами, как дым, тянулись облака, в горах раздавался грохот низвергающихся лавин, в лесах стоял треск ветвей, ломающихся под тяжестью падающих снежных глыб; наконец и буря присоединила свою шумную песню к реву стихий. А над всем этим хаосом возвышалась окутанная облаками вершина Гейстершпица, посылая с ледников в долину все новые ревущие потоки, а с ними — гибель и разрушение!
