Но она не стала читать, а сразу заспешила в нашу комнату. И через несколько минут вернулась оттуда в платье. Чемоданчик, который раньше лежал у нас под кроватью, был у нее в руках.
— Готовы? — спросил майор так, точно маме с чемоданчиком предстояла приятная командировка.
— Готова.
— Можете попрощаться.
— Как… попрощаться? — спросила я.
Майор отвернулся к окну, за которым был наш двор. А во дворе было мое детство, которое он в тот поздний час отбирал окончательно. Казалось, что детства у меня и в прошлом-то не было, потому что прошлое нашего дома было зачеркнуто. Опорочено…
Мама опустила чемоданчик, бросилась ко мне и обняла так, как обнимала в постели, когда я была совсем маленькой, и недавно, когда я стала совсем несчастной.
Потом притянула к себе и Надю… Но обращалась только ко мне:
— Запомни, Танюша, что я скажу тебе. Все выяснится — и правда восторжествует. Мы опять будем вместе. Всей нашей семьей. С отцом…
— Он-то вас бросил, — вполз вдруг на кухню паскудный дворницкий полушепоток.
— Не вмешивайтесь, понятой, — по-прежнему глядя во двор, где ничего нельзя было разглядеть, распорядился майор.
Внезапно в дверях возникла паспортистка с болезненным, желтым лицом:
— Он не выписался из нашего дома! Не выписался! — не глядя на дворника, ожесточенно возразила ему паспортистка.
— Вот об отце… Об отце я хотела сказать самое главное! — вроде бы вспомнила мама. — Я все узнала еще позавчера… Никакой Ларисы на свете нет. Не существует! Это он выдумал. Чести своей не пожалел. Чести! Ради нас… Да, он все выдумал, сочинил! И перед людьми опозорил, оклеветал самого себя. Зачем? Ты спросишь: зачем? И почему я не рассказала тебе? Не могла я раскрыть его план, не имела права! Святой план. Святой… Зачем? Ты спросишь: зачем? Он не хотел, чтобы ты осталась сиротой, а я была женою врага народа… Но я жена врага!
Майор стремительно оторвался от окна:
— Любопытнейшее признание!
— Жена врага… Врага несправедливости. И врага наших врагов! Можете записать…
Майор разочарованно вновь уткнулся в окно.
— Да, да… Вы послушайте… И пусть все услышат: вот какого врага я жена! А ты — дочь…
Мама вела себя слишком необычно для разумения майора, который не раз проводил такие бессонные ночи и уже не наслаждался подобно нашему дворнику возможностью безнаказанно заглядывать в заповедные зоны человеческой жизни, измываться над жертвами. Мамино поведение сбило майора с толку. Я чувствовала это по его шее, подчинившейся неожиданно нервному тику: она задергалась навстречу окну.
Майор отвернулся от окна:
— Прощание непозволительно затянулось.
Мама еще теснее прижалась к нам.
— «Танюшу пожалей», — говорил отец. Но это он обращал не только ко мне, а и ко всей жизни. Она не услышала его… Но услышит! Твой отец, Надюша, тоже не хотел, чтобы ты была сиротой. Больше всего на свете он не хотел этого!
— Девочки еще не сироты, — поучительно произнес майор. На слове «еще» он сделал еле заметное ударение. — Не вбивайте им в головы… раньше времени. Тем более, что в нашей стране сирот не бывает!
Мама не отрывалась от нас.
— Прощание закончено, — уже не ей, а своим помощникам сообщил майор.
Они подскочили и начали отрывать нас от мамы. Но она не дала им отличиться на глазах у начальника: сама поднялась — красивая и несчастнейшая на всей земле.
— Завтрак и обед на окне, — внезапно сказала она.
— Не беспокойтесь: о них позаботятся, — объяснил ей майор.
— Бедные вы мои! — вскрикнула мама.
Я в ответ ничего не произнесла. Не смогла. А когда очнулась, опомнилась, было уже поздно. И никогда я больше ей ничего не сказала…
— Напиши товарищу Сталину! — долетело до меня из-за чужих спин. — Напиши товарищу Сталину… И запомни: отец ни в чем не виноват… ни перед тобой, ни передо мной, ни перед Родиной!
Это было последнее, что донес до меня мамин голос.
