Не родись красивой...

буквальном смысле. А потому в первую очередь помогал тем, о ком предварительно просили по телефону, или тем, кого опасался. Но и не только им… За что прослыл демократом. Взгляд его почти неизменно выражал такую озабоченность чужими заботами и такое понимание чужих бед, точно беды регулярно придавливали его самого. При беседах с просителями он непременно снимал очки, чтобы дымчато-туманная пелена в мощной, словно бронированной роговой оправе не отделяла его от людской нужды.

Если исполнить просьбу не удавалось, а так бывало нередко, он сокрушался, заранее осознавая, что его должны понять и простить. На всякий случай была припасена цитата из классика: «Судите о людях не по результатам, а по намерениям, ибо результаты не всегда от них зависят». Намерения же его были неизменно благими.

К встречам с неординарными посетителями Николай Николаевич и готовился неординарно. Но что к нему явится столь из ряда вон выходящая женщина, он не ждал. Увидев Машу, он несуетливо привел и без того ухоженные волосы в состояние мягкой, солидной взволнованности, поскольку и сам взволновался. Он не был «из грязи да в князи», а, похоже, князем родился. Ухоженность его выглядела потомственной и принадлежавшей ему по праву. А потому приятной на вид. Его умеренная полнота олицетворяла весомость.

Натолкнувшись на Машу, разные мужские вкусы обретали единодушие… «Как они все отштампованы!» — досадовала она.

Конечно, он заранее продумал и мысленно отрепетировал их разговор. Но Машины достоинства, предугадать которые он не мог, не вписались в тактический план. Увертюрой он хотел завоевать ее человеческое доверие, а стал завоевывать женское. Думал начать с вельможного гостеприимства, а начал с ухаживания.

— Чай или кофе? Или коньяк?

— Вы разве пригласили меня к себе в гости? А мне сказали: на деловую беседу.

В первые минуты он и впрямь подзабыл, зачем приглашал ее. Запамятовав и о своем прославленном пуританстве, он в самом начале сделал то, что следовало сделать в конце: протянул визитную карточку, на которой был дописан фломастером номер тайного телефона. Маша могла бы издать «собрание» мужских визиток, если б хранила их.

Внешние данные окружавших Николая Николаевича сотрудниц медицинского министерства помогали ему день ото дня укреплять образ неприступного пуританина, а Машины данные этот образ молниеносно разрушили: все мнимое поддается мгновенному разрушению… «Любопытно, на какой минуте он пригласит меня присесть на диван?» — устав досадовать на похожесть ситуаций, кокетливо задумала Маша.

Он пригласил, как только принесли кофе.

— А коньяк? — с вызовом спросила она.

Он усмотрел в этом близкую перспективу, а она решила преподать свой привычный урок: коньяк и диван не будут отвергнуты, но это ничего ровным счетом не предварит.

— У меня к вам тоже есть просьба. Однако это потом… — сказала Маша.

Мужчины в таких случаях спешат обнадежить, дать взятку словесными обещаниями. И он последовал проторенной дорогой.

— Неужели, Мария Андреевна, я вам понадоблюсь? Хоть когда-нибудь? — мечтательно сопроводил он исчезновение своей визитки в Машиной сумочке.

— Я же сказала: вы уже мне необходимы.

— Я?! — предсказуемо загораясь, воскликнул он. — Чего пожелаете! Прикажите — и упаду на колени. Рухну… — так же игриво, как и она, но со знакомой ей внутренней мужской дрожью пообещал он. «И этот туда же? Со всею своей породистостью!» — Хотите, чтоб рухнул?

— А если войдут?

— Исключено.

Он гарантировал их встрече интимную безопасность.

— У меня мало времени, — обдала она его прохладной струей. И, усилив ее напор, добавила: — Муж меня ждет.

— Вы замужем? — не без сожаления произнес он. — Впрочем, было бы странно, если б вы оказались одной. — Парамошин, значит, не захотел знакомить его с подробностями Машиной биографии: это принадлежало ему. — И дети есть?

— Есть ребенок.

— И сколько ему?

— Столько же, сколько мужу.

Он принял это за кокетливую браваду:

— Понимаю… Ваш муж — счастливец! Но ведь любовь к ребенку что-то иное, чем…

Взбодренный этой истиной, он присел рядом с ней. Маша не отодвинулась, но увеличила расстояние между ними иным способом:

— Вы не забыли, что я намерена высказать просьбу? И даже требование. Раз уж пока я не слышу ваших распоряжений…

— Приказывайте!

— Нет, приказ все же пусть исходит от вас.

— Какой? И кому?

— Немедленно выпустить из «палаты номер шесть», которая значится под пятнадцатым номером, моего бывшего сокурсника по прозвищу Спиноза. Это был самый уважаемый мною студент.

— А самым обожаемым был другой? — не то задним числом ревнуя и любопытствуя, не то пытаясь ослабить ее напор, поинтересовался Николай Николаевич.

— К сожалению, так. Был другой… Но то «дела давно минувших дней», а я — по поводу дел сегодняшних.

Спохватившись, замминистра попытался преодолеть Машину магию и вернуться к отрепетированной тактике.

— Вы решили, таким образом, взять быка за рога? Я-то думал предварительно сблизиться и друг друга понять. Как раз ради дела! — Он со скрипом нажимал на тормоза, давал задний ход, пытаясь оправдать неосторожность своего поведения. — Но мы все равно с вами поймем друг друга. Думается, поймем… Исполнение приказа, о котором вы только что мне сказали, зависит, полагаю, только от вас. И министерство надеется…

— На меня? Целое министерство?

— На то, что вы, Мария Андреевна, своего сокурсника радикально излечите.

— От какой же напасти? Какого недуга?

— От синдрома… от, мне думается, навязчивой и опасной идеи.

— И в чем та идея?

— А в том, что государство злокозненно объявляет здоровых больными. — Он внушал ей то, что ранее внушил Парамошину и что она от Вадима Степановича уже слышала. — Оклеветать одного человека — и то в высшей мере безнравственно. А оклеветать сверхдержаву? — Он проникновенно понизил голос: — Нашу с вами родную страну? Нормальный, полагаю, на это не посягнет. Ваш бывший сокурсник, как и вы, психиатр! А в устах психиатра такие наветы, думается мне, звучат вдвойне… нет, во сто крат преувеличенней.

Ему «думалось», он «полагал». Эти слова Маша в обиходе слышала часто. Но в его исполнении они обретали попытку хоть и не допускать вопросительного знака, но и от жесткого знака восклицательного отказаться.

— Ну и хитроумный же заколдованный круг вы, полагаю, придумали! — сымитировала его Маша.

— То есть? Что вы имеете в виду?

— Для начала объявлять нормальных опасно спятившими. А затем, если кто возмутится, провозгласить то справедливое возмущение синдромом и тоже расстройством психики.

Замминистра картинно всплеснул руками.

— Неужто и вы — даже вы! — поверили… Не укладывается в сознании. Неужели даже вас кто-то исхитрился убедить в этой несуразности? Предположить, что наша с вами родная страна… — Повторно сыгранная прочувственность выглядела заученной. Он ухватил это — и стал чересчур старательно протирать стекла очков привилегированно-изысканным платком.

Маша подумала, что и сам он — раб ситуации, от которого ничего не зависит. И что, если б он даже и захотел, а захотеть он, ей привиделось, мог, у него бы все равно ничего не вышло. Минутный порыв к взаимопониманию так и остался порывом. Поэтому у нее спонтанно возник иной план, выкладывать который она замминистра не собиралась.

Николай Николаевич, однако, уже не мог допустить, чтобы Маша усомнилась в его готовности рухнуть навстречу любой ее просьбе.

— Сейчас вы убедитесь, до какой степени министерство вам доверяет.

— Мой муж считает, что женщинам доверять рискованно.

— Надеюсь, это не вы так его проучили?

— Его нельзя проучить. Или научить… У него самого надо учиться.

— Такой Сократ?

Она не ответила.

Маша привыкла загонять своих ухаживателей в сложные положения, а иногда — в тупики. Ее, с виду фривольные, высказывания частенько сбивали поклонников с толку. И Николай Николаевич то придвигался к ней, то удалялся.

— Я люблю мужа просто как мужа. А не как Сократа…

— Страстно любите?

— Больше жизни.

— А ребенка?

— И его… Обоих в одном лице. Представляете?

Было ясно, что Машин лимит на обожание исчерпан. Но официальный «пуританин», не привыкший к отпору, решил, что столь открытые чувства — это игра, хитрый ход. Он нравился женщинам. И до того, как стал первым заместителем, тоже. А потому вознамерился свои позиции укрепить:

— Мы на вас возлагаем…

— Неужто ответственность? — перебила она. — Испытываю ее исключительно перед своим домом и своими больными.