посетителей, ни для кого не оставался тайной и отнимал у всех охоту навещать сердитого доктора. Эбергард был очень рад своему уединению и решил остаться на даче всю зиму; это было ему тем более удобно, что он начал писать какой-то большой труд из области медицины. Мартин, не любивший людей в такой же мере, как и его хозяин, тоже не имел ничего против деревенской жизни, и даже доктор Жильберт, мнением которого, впрочем, никто не интересовался, выразил большую радость, узнав, что они никуда не уезжают. Радость молодого доктора объяснялась тем обстоятельством, что обитатели виллы Рефельдов по приказанию доктора Эбергарда тоже остались зимовать в горах.
Эвелина Рефельд была очень огорчена предписанием врача; она привыкла проводить осень и зиму в Италии и с ужасом думала о том, что ей придется жить высоко в горах, среди льда и снега, но не решилась не исполнить приказания строгого эскулапа, очень усердно принявшегося за ее лечение и в первое время приходившего к своей пациентке каждый день.
– Он является для того, чтобы мучить бедную маму! – недовольным тоном говорила Кетти, стараясь всеми силами восстановить мачеху против Эбергарда, но все ее труды были напрасны.
Нервная, раздражительная Эвелина, привыкшая, чтобы все вокруг предугадывали ее желания и обращались с ней в высшей степени бережно, выказывала теперь такое терпение, так кротко выносила грубые выходки старика, что, в конце концов, тронула его и заставила более осторожно обращаться с «интересным объектом науки». Вскоре между доктором и его пациенткой завязались довольно сносные отношения, и только Кетти продолжала быть его непримиримым врагом.
О более близком знакомстве между обитателями виллы Рефельдов и обоими докторами не могло быть и речи. Надежда Генриха на то, что в лице Жильберта дамы найдут приятного собеседника и постоянного гостя, совершенно не оправдалась. Эбергард, как ураган, врывался в дом Рефельдов, сыпал, как из мешка, вопросы, приказания и распоряжения и так же быстро исчезал, как и появлялся. Своего ассистента он приводил с собой очень редко, но и в таких случаях ни на одну минуту не отпускал от себя; таким образом, Жильберт так же мало говорил с Кетти, как и в первый день их знакомства.
Однажды после полудня Эбергард сидел за своим письменным столом, весь погруженный в книги и рукописи, и не слышал, как в комнату вошел Мартин, всегда отвозивший в это время на станцию письма. Старый слуга несколько раз кашлянул, и только тогда его барин поднял голову от книги.
– Доктор Жильберт уже вернулся? – спросил он, подавая Мартину несколько писем.
– Нет, он все еще гуляет! – ворчливо ответил лакей.
– Ну, наконец-то он в этом отношении стал аккуратным! – заметил доктор. – Его состояние беспокоит меня. Хотя он и уверяет, что чувствует себя хорошо, но я вижу, что это не так. Он стал бледным, как малокровная девица. Конечно, это все происходит от переутомления; он слишком много работал во время экзаменов, и с тех пор начал бледнеть и задумываться. Боюсь, что у него не в порядке голова, не задет ли мозг?
– Я думаю, что задет не мозг, а нечто другое, – угрюмо возразил Мартин.
– Что ты понимаешь! – сердито закричал Эбергард. – Говорят тебе, что все симптомы ясно указывают на болезнь мозга. Жильберт стал совершенно невосприимчивым к самым интересным выводам науки; иногда он не понимает, что у него спрашивают, и отвечает совсем невпопад; во время опытов он делает одну глупость за другой, так что мне приходится отнимать у него работу. Недавно я диктовал ему статью об инфекционных болезнях, а он написал какую-то чушь, не относившуюся к делу; вся рукопись была испорчена по его милости. Придется совсем освободить его от занятий; пусть проводит все время на свежем воздухе.
– Он и так весь день вертится вокруг виллы Рефельдов, – проворчал Мартин.
– Вокруг виллы Рефельдов? – переспросил доктор. – Что ему там нужно?
– Это уж мне неизвестно. Знаю одно, что во время своих так называемых прогулок он постоянно ходит возле виллы, заглядывает в окна и за решетку сада. Это длится уже несколько месяцев.
– Ну вот, видишь! Значит, я не ошибся! У него уже появились навязчивые идеи; так начинается сумасшествие.
– Да, если влюбленность называть сумасшествием, то вы не ошиблись!
Эбергард вскочил со стула и с недоумением смотрел на лакея, точно не веря своим ушам.
– Мартин, ты, кажется, рехнулся! – воскликнул он. – Это ты говоришь про моего ассистента?
– Да, про вашего ассистента, барин. Он влюблен по уши. Ведь еще тогда, когда эта девушка перешагнула порог этой двери, я говорил, что она принесла несчастье в наш дом. Помните, как нахально она ворвалась в нашу библиотеку, даже не попросив позволения войти?
– Что? Жильберт влюблен в Екатерину Рефельд? – с бешеной злобой закричал доктор. – В это пустое существо? В эту девчонку, место которой в детской?
– Да, в эту негодницу, которая посмела насмехаться надо мной! – закричал в свою очередь и Мартин. – Прямо возмутительно!
Доктор оттолкнул стул и принялся бегать взад и вперед по комнате, как разъяренный лев. Он так и думал, что эта девчонка произвела впечатление на Жильберта; недаром тот разбил тогда стеклянную пластинку с препаратом; поэтому он и стерег его, как аргус, и, когда брал с собой на виллу Рефельдов, то ни на одну минуту не отпускал от себя. Эбергард был уверен, что несчастье прошло безвозвратно, а потому сообщение Мартина подействовало на него, как громовой удар. Однако Эбергард ни за что не хотел верить, что его ассистент способен на такую глупость, и повторил:
– Нет, нет, это невозможно! Жильберт все-таки благоразумный человек.
– Это ничего не значит! – возразил Мартин. – Как только на горизонте появляется женщина, самые умные мужчины сходят с ума, а наш доктор Жильберт как раз находится в таком возрасте, когда легче всего потерять голову.
– Но он почти не видел этой Екатерины Рефельд, никогда не говорил с ней. Я не отпускал его от себя ни на шаг, каким же образом он мог влюбиться?
– Ах, это носится в воздухе! – тоном знатока ответил Мартин, очевидно, кое-что, вспомнив из времен своей молодости. – Это сразу охватывает человека, как ваши инфекционные болезни. Попадет зараза – и готово!
– Ну, нет, Жильберт не должен быть восприимчив к заразе, – сурово заметил Эбергард. – Разве я для того воспитывал его? Он будет моим ассистентом до конца жизни, а влюбленный ассистент мне не годится. Я сверну ему шею точно так же, как и его Екатерине.
– Это не поможет! Нашему ассистенту вообще ничего не может помочь! Он уже дошел до такого состояния, что пишет стихи.
– Что? – от ужаса не своим голосом воскликнул доктор.
Мартин достал из-под груды рукописей исписанный лист бумаги и с мрачной торжественностью передал его Эбергарду.
– Вот, посмотрите, что я нашел на его письменном столе. Ваша статья, а на обороте-то что написано? По этому можете судить, что у вашего ассистента в голове!
Действительно, на статье об инфекционных болезнях рукой Жильберта были написаны какие-то стихи; они очень хромали размером и рифмами, но в них несколько раз упоминалось имя «Екатерина».
– Да, правда, это стихи! – с глубоким огорчением проговорил доктор. – Теперь все кончено!
– Да, все кончено! – подтвердил Мартин.
Барин и лакей посмотрели друг на друга с таким отчаянием, точно подписали Жильберту смертный приговор.
Доктор собирался разорвать свои «инфекционные болезни» вместе с написанными на обороте стихами, но раздумал, так как этот лист бумаги был прекрасной уликой против обвиняемого. Он бросил статью на стол и саркастически засмеялся.
– Ну-ка, посмотрим, что Жильберт теперь скажет, – со злорадством проговорил он. – Как только он вернется, приведи его ко мне. Я допрошу его, и если окажется твоя правда, то ему не сдобровать. Я ему покажу!… он узнает меня!
– Да, он узнает вас! – повторил Мартин, с торжествующим видом выходя из комнаты. – Влюбился!… Может быть, даже еще и женится! Да, да, он узнает вас!
А доктор Жильберт и не подозревал, какая гроза собирается разразиться над ним! Он совершал свою обычную прогулку, то есть ходил вокруг виллы Рефельдов. В этот раз молодой доктор несколько изменил
