обстоятельство усилило его дурное настроение. Гвидо не привык, чтобы в то время, когда он говорит, думали о чем-то другом. Он просидел в гостиной не больше десяти минут и ушел к себе.
Молодая женщина тоже удалилась в свой кабинет – в маленькую комнату с темными портьерами и мягкими коврами. Подойдя к окну, она стала мечтательно смотреть на зеленые деревья, тихо склонявшие свои верхушки. Вдруг в дверь слегка постучали, и чей-то голос спросил:
– Можно войти?
Эвелина быстро обернулась и на пороге увидела Генриха, который вошел в комнату, не ожидая ее ответа. Быстрыми шагами он подошел к Эвелине и произнес:
– Я пришел поблагодарить вас.
– Поблагодарить? За что? – с удивлением спросила Эвелина.
Ее сердце сильно билось, и она с большим трудом сдерживала волнение. Почему Генрих пришел именно сюда, в ту комнату, в которой они в прошлом году так сердечно простились? Со вчерашнего дня они еще ни на одну минуту не оставались наедине.
– За мужественно исполненное обещание, – ответил Генрих. – Из писем Кетти я знаю, что вам нелегко было сделать это. Хотя доктор Эбергард и спас вам жизнь, но нужно запастись большим терпением, чтобы переносить его причуды.
– Вы слишком в розовом свете воспринимаете вещи, Генри, – серьезно возразила молодая женщина. – Доктор Эбергард не может спасти мне жизнь – я обречена на смерть; но я благодарна ему за то, что он облегчил мои страдания и на время продлил мою жизнь. Я прекрасно знаю, что он только на очень непродолжительный срок отдалил от меня смерть, и не заблуждаюсь относительно своего состояния.
– Неужели вы еще и теперь думаете о смерти? – воскликнул Генрих почти сердито. – Вы не верите, что будете жить?
– Нет! – тихо, но решительно ответила молодая женщина.
– А я уверен, что вы будете вполне здоровы, и сейчас иду к доктору Эбергарду, чтобы услышать от него подтверждение моей уверенности.
– Он вам так же ничего не скажет, как не говорит и мне. Его молчание заставляет меня думать, что он сам не надеется на мое выздоровление. Он ни разу не подал мне, ни малейшей надежды, потому что, несмотря на все свои странности, очень честный человек и не желает обманывать меня.
– Он слишком упрямый человек и потому ничего не скажет вам до той минуты, которую определил себе заранее. Я очень хорошо знаю Эбергарда и потому заставлю его сегодня высказать свое окончательное мнение относительно вашего здоровья. Я до тех пор не уйду от него, пока он не ответит на мой вопрос. А пока позвольте передать вам книги, которые я привез с собой. Среди них находится и та, о которой мы говорили за завтраком.
– Благодарю вас, – пробормотала Эвелина, очень пораженная тем, что Генрих вдруг так резко оборвал интересовавший ее разговор. Она бросила беглый взгляд на книги, положенные на стол, и взяла ту, которая лежала сверху. Это был небольшой, скромно изданный томик.
– Ах, это и есть «Альпийская фея»? – прочла она заглавие, – та самая пьеса, которую так строго осудил Гельмар? Меня поразило это заглавие. Помните, Генри, вы назвали так альпийский цветок, который сорвали с опасностью для своей жизни.
– Неужели? – равнодушно спросил Генрих, наклоняясь над книгами. – Странное совпадение! А я совершенно забыл об этом.
– Забыли? – повторила Эвелина, и ее большие печальные глаза с упреком взглянули на молодого человека. – Значит, вы забыли и о том обещании, которое дали мне? Я думала, что вы, действительно, решили бросить свой легкомысленный образ жизни и серьезно заняться работой. Очевидно, вы остались лишь при одном обещании.
– Генрих выпрямился и нетерпеливо провел рукой по своим густым волосам. Вероятно, оттого, что он стоял, наклонившись, его лицо было залито краской.
– Вы хотите меня сразу подвергнуть экзамену? – шутливым тоном спросил он. – Дайте же мне хоть несколько дней для подготовки.
– Другими словами, у вас не совсем чиста совесть?
Генрих звонко и весело рассмеялся.
– В этот момент моя совесть даже очень не чиста, по отношению к вам в особенности. Нет, серьезно, я прошу вас не требовать от меня ответа до тех пор, пока приедет мой отец. Во всяком случае, я успею услышать свой приговор, мне торопиться нечего. Ну а теперь я отправлюсь в медвежью берлогу и поговорю по душам с ее обитателем, медведем. Представляю себе, какой веселой будет наша беседа! Но я не отстану от Эбергарда, пока не добьюсь своего. До свидания!
Генрих ушел, а Эвелина смотрела ему вслед – она была обижена и еще более огорчена холодностью молодого человека. Разве это был тот же самый Генри, который так нежно умолял ее позаботиться о своем здоровье, точно оно было для него дороже всего в жизни? А теперь он так резко перешел от этой темы к разговору о книгах, как будто речь шла не об ее здоровье, а о самых незначительных, неинтересных вещах. На ее серьезные слова он ответил шуткой, а теперь пошел говорить и дразнить «медведя в его берлоге»! «Медведь», «берлога» – какие грубые выражения! Гельмар никогда не позволяет себе ничего подобного. Генрих был и остался легкомысленным бездельником; он, вероятно, веселился в этом году в столице больше, чем когда бы то ни было! У него ни к кому нет никакого чувства!
Молодая женщина резким движением оттолкнула от себя книги. Если бы не забота о будущем Кетти, то она ни за что не стала бы интересоваться Генрихом; какое ей дело до него? Тем более, что дни ее жизни давно сочтены! Однако на память невольно приходил момент неожиданной встречи, происшедшей вчера вечером. Она вспомнила сияющий, радостный взгляд темных глаз, встретившихся с ее глазами. Этот взгляд и без слов сказал ей многое и заставил усиленно забиться ее сердце.
Между тем Генрих отправился на виллу доктора Эбергарда. Он прошел через сад, причем не встретил ни одной живой души, и только что собирался позвонить у подъезда, как входная дверь бесшумно открылась, и на пороге показался доктор Жильберт.
– Слава Богу, господин Кронек, что вы пришли. Я увидел вас из окна и поспешил вам навстречу.
– Что случилось? – спросил Кронек, взглянув на бледное, взволнованное лицо молодого доктора.
– Тише, – прошептал Жильберт, робко озираясь, – пойдемте в мою комнату, там никто нам не помешает!
С этими словами он взял гостя под руку и провел его в маленькую комнатку, помещавшуюся рядом с подъездом. Затем он тщательно запер дверь и, сев рядом с молодым Кронеком, таинственно проговорил:
– Они все узнали!
– Что именно? О вашем романе? – спросил Кронек, сразу догадавшись, в чем дело.
– Да! Эти несчастные стихи выдали им мою тайну. Я написал их начерно на оборотной стороне одной из рукописей доктора Эбергарда, а Мартин нашел ее и отнес своему барину. Вчера вечером, когда я вернулся домой, здесь произошла ужасная сцена!
– Браво! Следовательно, революция началась, а это было необходимо во всех отношениях. Надеюсь, вы сумели постоять за себя?
Очевидно, надежда Генриха совершенно не оправдалась, так как Жильберт смущенно опустил глаза и взволнованным голосом проговорил:
– Я был подвергнут формальному допросу. На меня смотрели как на преступника. Неужели же любовь можно назвать преступлением?
– В глазах ваших тиранов это, конечно, преступление, – ответил Генрих. – Представляю себе, как комична была вчерашняя сцена! Чрезвычайно жаль, что я не мог присутствовать при ней.
Жильберт с удивлением посмотрел на гостя, его сожаление было для него непонятно.
– Ну, что касается меня, то я не хотел бы вторично пережить такую сцену. Доктор кричал и грозил мне чем-то, а Мартин помогал ему. Я стоял перед ними как школьник, не смея ни слова сказать в свое оправдание.
– Как же вы могли допустить, чтобы с вами так обращались? – спросил Генрих.
– Что же я мог сделать?
– Как, что вы могли сделать? Ведь двери в той комнате были? Нужно было выйти и не возвращаться
