женщине волей-неволей придется обратиться к Мертенсу как к своему старому врачу.
– Только этого недоставало! – с бешенством крикнул Эбергард и в волнении начал бегать взад и вперед по комнате. – В течение целого года я мучился со своей пациенткой, употребил все свои силы на то, чтобы спасти ее, и вот теперь, когда достиг блестящего результата, должен передать дело своих рук в руки невежды Мертенса!… Весь свет будет кричать, что Мертенс совершил чудо, что он воскресил безнадежно больную, что благодаря его знаниям пациентка совершенно выздоровела! Нет, я ни за что не допущу этого!
– Но вы ведь только что сказали…
– Мало ли что я вам сказал! Я не хотел преждевременно объявлять о своем успехе. Одним словом, наша больная вне всякой опасности и скоро будет так же сильна и крепка, как и мы с вами!
Генрих тоже встал с места и, приняв насмешливый тон, внушительно проговорил:
– Неужели вы думаете, доктор, что я поверю вашим теперешним словам, после того как вы только что высказали совершенно противоположный взгляд? Я понимаю, что вмешательство профессора Мертенса вам неприятно, тем более что он применяет в таких случаях, как у госпожи Рефельд, вновь изобретенное им средство. Само собой разумеется, что если наша больная поправится, то это чудо нужно будет приписать исключительно Мертенсу. Вероятно, вы этого боитесь, и потому ваше второе мнение совершенно противоречит первому. Что касается меня, то я верю лишь тому, что вы сказали сразу, то есть тому, что госпожа Рефельд безнадежна.
Слова Генриха произвели на Эбергарда такое же действие, как красный платок на разъяренного быка. Он бешено бросился вперед, позабыв о Жильберте и обо всем остальном, и воскликнул, побледнев от злости:
– Ну, в таком случае, да будет вам известно, господин любитель чужого имущества, что я все время играл с вами комедию! Я взялся лечить вашу будущую тещу лишь для того, чтобы разбить ваши мечты о большом наследстве, а теперь даю вам честное слово как врач и человек, что госпожа Рефельд никогда не была чахоточной. Я с самого начала поставил диагноз, что у нее болезнь всей нервной системы, которая, тем не менее, грозила ей одно время опасностью для ее жизни. Теперь она совершенно здорова, у нее осталась лишь некоторая слабость, которая тоже скоро пройдет. Я сегодня же сообщу об этом своей пациентке, дам ей слово, что ручаюсь за ее полное выздоровление, и скажу, что она проживет еще, по крайней мере, пятьдесят лет. Посмотрим, пожелает ли она после этого обратиться к Мертенсу!
Эбергард с торжествующим видом посмотрел на молодого человека, думая, что нанес ему смертельный удар, но лицо Генриха сияло невыразимым счастьем!
– Так это правда? – воскликнул он с безмерной радостью. – Я верю вашему честному слову! Эвелина спасена! Слава Богу!
– Эвелина? – повторил старик. – Что это значит?
– Теперь, доктор, браните меня, велите выгнать, делайте со мной что хотите, мне все равно. Вы спасли мне Эви, и я тысячу, тысячу раз благодарен вам. – И Генрих, обняв оторопелого доктора, прижал его к груди.
Эбергард был так поражен, что не успел уклониться от объятий молодого человека; он до сих пор не понимал, чему тот радуется.
– В чем дело? Почему вы сияете? Ведь наследство прошло мимо вас! Ах, Господи, наконец-то я начинаю кое-что соображать. Вы сами влюблены в госпожу Рефельд?
Генрих молчал, опустив глаза, но это молчание еще более убедило доктора в его последнем предположении. Он опустился на диван и, ударив себя по лбу, пробормотал:
– Ах, какой же я осел!
Наступила тягостная тишина.
– Простите меня, доктор, – вдруг раздался серьезный, извиняющийся голос Генриха, – простите, что я обманул вас, но я не мог придумать ничего другого. Моя единственная надежда была на вас, так как я знал, что два года тому назад вы вылечили больного, который всеми светилами медицинского мира был приговорен к смерти; тогда этот случай приковал к вам внимание всего света. Самые горячие просьбы моего отца и кузины встретили резкий отказ с вашей стороны. Тогда я решил воспользоваться вашим человеконенавистничеством. Я знал, что вы с большим удовольствием разрушите мои расчеты на наследство, точно так же как не допустите, чтобы ваш ученый противник восторжествовал, и, как видите, не ошибся.
– Ваше мнение обо мне, господин Кронек, далеко не лестно, – с горечью заметил Эбергард. – Рассчитывая на мою злость, вы разыграли свою комедию и теперь смеетесь над старым дураком, попавшимся на удочку.
– Нет, я не могу смеяться над человеком, спасшим жизнь существу, более дорогому для меня, чем моя собственная жизнь. Я обязан вам самой горячей, глубокой благодарностью, вы можете требовать от меня всего, чего хотите. Я надеюсь, что мне удастся доказать вам, что не всем на свете руководят эгоизм и материальные выгоды. Не сердитесь на меня, не сердитесь на того, кого вы сделали счастливейшим человеком в мире!
Генрих схватил руку доктора с такой светлой улыбкой, что морщины на лбу старика постепенно разгладились, и он ответил:
– Я ничего против вас не имею. В сущности, вы правы; никаким другим путем вы не заставили бы меня лечить вашу больную. Скажите мне лишь одно, молодой человек: кто научил ваши ясные глаза так хорошо всматриваться в людей, что они залезают в душу даже седобородых старцев и читают их мысли? Я доволен, что, в конце концов, не ошибся в вашем лице и в ваших глазах. Я никак не мог примириться с тем, что это открытое, честное лицо и прекрасные детские глаза принадлежат человеку, у которого на уме лишь денежные расчеты. Как хорошо, что это оказалось неправдой!
С этими словами доктор дружески потряс руку Генриха и посмотрел на него так, точно его выходка доставила ему, действительно, большое удовольствие.
К сожалению, хорошее настроение Эбергарда длилось недолго, так как он вдруг вспомнил, что настоящее положение вещей нарушает его собственные интересы.
– А что же будет с вашей бывшей невестой? – воскликнул он. – Ее нужно, во что бы то ни стало выдать замуж!
– Конечно, – спокойно согласился Генрих. – Она, по всей вероятности, выйдет замуж за доктора Жильберта. Не возмущайтесь, вам необходимо свыкнуться с мыслью о том, что вы не имеете права запретить своему ассистенту жениться, когда и на ком ему будет угодно! А теперь мне нужно пойти поискать беглеца, а не то с ним может случиться какое-нибудь несчастье, так как оскорбленное чувство человеческого достоинства уж слишком сильно заговорило в нем.
Кронек ушел, а Эбергард с громкими проклятиями поднялся наверх, в свой кабинет, где его ожидал Мартин.
– Господин Кронек уже ушел? – спросил последний.
– Да. Ты знаешь, Мартин, этот тоже влюблен, да к тому же еще в свою тещу! Черт их всех побери! – прибавил доктор и снова стукнул кулаком по столу.
– Господи, помилуй! – воскликнул старый слуга. – Чего только теперь не бывает на свете! Я ведь говорил вам, барин, что как только дело коснется женщины, так все мужчины сходят с ума!
9
Между тем, следуя совету своего нового друга, Жильберт отправился в нижнюю гостиницу. Здесь ему, прежде всего, понадобилось удовлетворить любопытство хозяина гостиницы, который был страшно поражен, узнав, что ассистент доктора Эбергарда желает поселиться у него. К счастью, подоспел Генрих и кое-как объяснил, почему Жильберт должен жить непременно в гостинице. Предлог был выдуман наскоро: хозяин ему не вполне поверил, тем не менее, отвел почетному гостю лучшую комнату в доме и послал человека из гостиницы на виллу Эбергада за некоторыми наиболее нужными вещами молодого доктора.
Устроив, таким образом, будущего жениха Кетти, Генрих отправился домой. Он избрал кратчайший путь
