— Я имел в виду плюшевую детскую игрушку. А вы кого?
Быть может, никто не имел такой ошеломляющей прижизненной славы, как Юрий Гагарин. Я не собираюсь сравнивать его с Львом Толстым, или с Мусоргским, или с Эйнштейном… Но чтобы имя живущего человека знал весь земной шар и чтобы его встречали сотни тысяч восторженных граждан, куда бы он ни приехал?! И чтобы президенты и премьеры вручали высшие награды, в какой бы стране он ни оказался?! А сам Юрий Алексеевич сердился, когда его именовали «первым гражданином Вселенной», когда ему приписывали «завоевание» Космоса. Во-первых, ему не нравилось слово «завоевание». А во-вторых, он прекрасно осознавал, что первыми в Космос взлетели ученые.
В начале этой главы я вспомнил об андрониковском преклонении перед лермонтовской ясностью и простотой. Расскажу и о том, как Юрий Гагарин обратил мое внимание на «космическое прозрение» поэта:
— Ведь он что провидел? «В небесах торжественно и чудно спит земля в сиянье голубом…» Не написал же, что небо голубого цвета (это любой дурак знает!), а что сама Земля «в сиянье голубом», то есть что она — голубая. Но это же увидели только мы, космонавты. Мы увидели, а он провидел…
Для Ираклия Луарсабовича Лермонтов был, как известно, «главной святыней», «посланцем Бога на земле».
— Вот мы что-то бормочем об акселерации, — говорил мне Андроников. — Акселерация? Разве еще кто-нибудь почти в юношеском возрасте сочинил «Маскарад»? Или что-то подобное? Драму о безысходном столкновении многообразного, не всегда чистого житейского опыта с чистотой и невинностью! Чтобы воссоздать Арбенина, надо испытать жизнь в ее сложнейших проявлениях. А сколько было Михаилу Юрьевичу?.. И с мужеством его ничье перо на Руси не может соперничать: «Вы, жадною толпой стоящие у трона, свободы, гения и славы палачи…» Швырнуть такое в лицо двору Николая Первого?!
Один из одержимых пензенских энтузиастов, как я уже рассказывал, отыскал где-то, невдалеке от Липецка, захоронение отца Михаила Юрьевича и добился перенесения его праха в Тарханы. Воздвигли и памятник, а на нем — поражающие своей непостижимой ясностью строки:
Даже вроде бы канцелярское «итак» стало органично принадлежать поэзии. Посланцам Бога все подвластно!
Когда я рассказал Ираклию Луарсабовичу о новом памятнике в Тарханах, он был уже неизлечимо болен.
— Вы принесли мне если не исцеление, то облегчение, — сказал Андроников.
Ираклий Луарсабович не имитировал голоса знаменитостей, а воссоздавал их характеры. Сам же обладал характером добрейшим и жизнерадостным.
Жизнерадостным… До той роковой ночи, когда дочь его — очаровательная, талантливая Манана — покончила жизнь самоубийством. Я жил в одном из корпусов того самого дома, из окна которого она выбросилась. «Почему она это сделала?» — вопрошал несчастный отец. Кто на Земле ему мог ответить? Ираклий Луарсабович верил, что встретится с дочерью. И спросит. Он вскоре ушел вслед за ней…
Марк Шагал, Феллини, Ландау, Андроников, Гагарин… Что общего? Та простота, что доступна только значительности. Это, я бы сказал, величие простоты…
НЕЗАБВЕННЫЙ ЛЕВ АБРАМОВИЧ…
Из блокнота
«Кондуит» и «Швамбрания», «Великое противостояние», «Вратарь республики», «Ранний восход», «Дорогие мои мальчишки»… Книги Льва Кассиля можно перечислить, но трудно перечислить добрые дела, свершенные этим человеком — самым, думаю, безупречным из всех, кого я встретил на Земле.
Лев Абрамович каким-то, только ему ведомым, образом угадывал, кто вокруг нуждался в его не знавшей предела щедрости. А кроме того, его с утра до вечера атаковали просьбами те, кои не желали ждать, пока он сам догадается протянуть руку. Хоть и догадывался он, утверждаю, почти непременно… А сколько у него было учеников! Он долгими часами склонялся над чужими рукописями… Многие воспринимают чужой успех, как свою беду. А Лев Абрамович, и правда, торжествовал по поводу чужих открытий и побед (не меньше, чем по поводу своих собственных!). В его посмертно опубликованном в журнале «Знамя» дневнике то и дело встречаю примерно такие строки: «Какой сегодня напечатан в «Известиях» Толин рассказ! — Далее идут эпитеты, которые повторить не решаюсь. — «Самый счастливый день»… Так он называется. Ах, молодец Толенька! Подарил и мне счастливый день». Редко кто напишет так не о своем рассказе. Ох, редко… Безупречной была не только его безотказность. Но и его обязательность: если пообещал, считайте, что уже сделал! И это в наш-то необязательный век… И в окружении он находился, я бы сказал, «себе подобном». Жена его Светлана Леонидовна Собинова — дочь великого певца — вела себя, как декабристка, в мучительные для Льва Абрамовича дни и годы. Но об этом после… А сейчас о том, что во все времена она была его вернейшей «Софьей Андреевной». Дочь их Ирина, художница, полностью оправдывает — в искусстве и в жизни — столь обязывающую двойную фамилию: Собинова- Кассиль.
Сын Льва Абрамовича Володя — искуснейший целитель, хирург, в течение многих лет главный реаниматолог Москвы — примчался на переделкинскую дачу, где у отца его разорвалась аорта. «Володенька, ты стольких людей вернул с того света обратно на этот… Попробуй проделать это со своим папой…» Так примерно, рассказывали мне, в полушутку, хоть и зная, что уходит из жизни, сказал отец сыну. Нет, с папой не получилось.
Лев Абрамович… Говорят, не существует на свете идеальных людей. А он вот был идеальным отцом, мужем, другом. И благодетелем тех, кто нуждался в благодеянии, как в помощи или спасении.
«Благодеяния»… Это значит — деяния блага. Таким деяниям он и отдал всю свою жизнь.
Это не помешало, однако, высокопоставленным идеологическим властителям дать команду: «Ату его!» И словно изголодавшиеся псы, ринулись разбойники пера травить моего лучшего друга.
Постыдный шлейф сей «массовой кампании» оказался невыносимо длинным. О Кассиле появились даже и… фельетоны. А в то время и строчки единой было достаточно, чтоб укокошить честного человека. Помню «совещание по детской литературе», которое проходило в ЦДРИ. Доклад делал уважаемый мною писатель, автор знаменитых стихов времен Отечественной и прозаик, драматург. И порядочный, я был уверен, человек. Но сил воспротивиться «указанию свыше» даже у него не хватило. И вот он принялся утверждать, что сочиненные Львом Кассилем страны (Швамбрания, Синегория в «Дорогих моих мальчишках») не нужны нашим детям: «Разве у них нет любимой Советской Родины?» Так воскликнул оратор. Стенгазета же, выпускавшаяся в дни совещания, опубликовала такое:
О любимцах «дорогих моих мальчишек» и не менее «дорогих девчонок» говорилось, как видим, в прошедшем времени, как о покойниках или вычеркнутых из литературы «бывших писателях». Стишки до того пришлись по вкусу одной из центральных газет, что она их перепечатала.
Потом-то уж выяснилось, кто сыграл подлейшую роль в жизни Льва Абрамовича. То был главный редактор «Правды», а позже — секретарь ЦК КПСС по идеологии Леонид Ильичев. У него были с Кассилем глубочайшие идейные разногласия: Лев Абрамович, будучи отчаянным поклонником футбола, болел за «Спартак», а Леонид Федорович — за «Динамо». Идейный оттенок в их противоречиях, в самом деле, имелся, поскольку «Динамо» числилась командой тогдашнего министерства внутренних дел (в чем футболисты были, разумеется, не виноваты). Когда позже Лев Кассиль, вопреки грозным ильичевским предупреждениям, переиздал роман «Вратарь республики», посвященный спартаковскому вратарю Анатолию Акимову, высокопоставленное терпение лопнуло…
А Ильичев дожил до глубокой старости. И до последнего дня не вылезал из руководящих кресел. Как я уже упоминал, некролог по поводу «преждевременной кончины» подписало все политбюро во главе с Горбачевым. Повторюсь: в том траурном документе было сказано, что Ильичев внес неоценимый вклад в советскую культуру. Да, «неоценимый»… И тогда я отважился его вклад оценить. Выступил на газетных страницах, о чем уже вспоминал, «перелистывая годы». Завершая тот протест, я отметил, что верю в знаменательность широко разрекламированного «благородного акта» Леонида Федоровича: Ильичев подарил Краснодарскому краю, откуда был родом, уникальнейшую личную картинную галерею. Только вот у меня возник недоуменный вопрос: где он взял эти полотна, эти сокровища? Я никогда не слыл мстительным. Но за страдания своего лучшего друга отомстил. Верю, что Бог простит мне этот поступок.
Однако кассилевские «хождения по мукам» не кончились и после того, как он стал лауреатом Сталинской премии. Тут уж «хождения» у нас были общие… Однажды раздался панический телефонный звонок: «Что вы с Кассилем наделали?! Что сотворили?!» — изливала свой страх в автоматную трубку вдова прекрасного детского писателя и тоже моего любимого друга Якова Тайца.
«А в чем, собственно, дело?» — «Что вы вместе написали в Книге отзывов на выставке рисунков английских детей?!» — «Мы там не были…» — «Что
