Над ним, грозя его преследовать до гроба,Хоть подымались алтариГрозою догматов и древних отлучений, —Ничто не сокрушило гений,Охваченный волной свободных размышленийВ святом предчувствии зари.Собою будучи, он мир освободил.Как цитадель, он совесть возносилНадменно над своей душою,И библия была не гробом мертвых слов,Не беспросветною тюрьмою,Но садом, зыблемым в сиянии плодов,Где обретал свободно каждыйЦветок излюбленный и вожделенный плодИ избирал себе однаждыДорогу верную, что к господу ведет.Вот наконец та жизнь, открытая широко,Где вера здравая и жаркая любовь,Вот христианская грядет идея вновь,И проводник ее — сверкающее око,Надменность юная, нескованная кровь.Пускай еще гремит над миром голос Рима, —Он, Лютер, под грозой собрал свой урожай;Германская его душа неукротима,И дрожь природы в ней струится через край.Он — человек страстей, лишь правду говорящий;Как виноград, свою он хочет выжать плоть;Он никогда не сыт; его души гремящейИ радости его ничем не побороть.Он яростен и добр, порывист, к вере рьяный,Он противоречив, он ранит как копье,И реки благости и гнева ураганыВ его душе кипят, не сокрушив ее.И посреди побед не знает он покоя…Когда же смерть легла на властное чело,Казалось, будто ночь простерла над гороюНеодолимое и черное крыло.
Перевод Г. Шенгели
Микеланджело
Когда вошел в Сикстинскую капеллуБуонарроти, онОстановился вдруг, как бы насторожен;Измерил взглядом выгиб свода,Шагами — расстояние от входаДо алтаря;Счел силу золотых лучей,Что в окна бросила закатная заря;Подумал, как ему взнуздать коней —Безумных жеребцов труда и созиданья;Потом ушел до темноты в Кампанью[28].И линии долин и очертанья горИгрою контуров его пьянили взор;Он зорко подмечал в узлистых и тяжелыхДеревьях, бурею сгибаемых в дугу,Натугу мощных спин и мышцы торсов голыхИ рук, что в небеса подъяты на бегу;И перед ним предстал весь облик человечий —Покой, движение, желанья, мысли, речи —В телесных образах стремительных вещей.Шел в город ночью он в безмолвии полей,То гордостью, то вновь смятением объятый:Ибо видения, что встали перед ним,Текли и реяли — неуловимый дым, —Бессильные принять недвижный облик статуй.На следующий день тугая гроздь досадВ нем лопнула, как под звериной лапойВдруг лопается виноград;И он пошел браниться с папой:Зачем ему,Ваятелю, расписывать велелиИзвестку грубую в капелле,Что вся погружена во тьму?Она построена нелепо:В ярчайший день она темнее склепа!Какой же прок в том может быть,Чтоб тень расцвечивать и сумрак золотить?Где для подмостков он достанет лес достойный:До купола почти как до небес?Но папа отвечал, бесстрастный и спокойный:«Я прикажу срубить мой самый лучший лес».И вышел Анджело и удалился в Рим,