За праздничным столом легко текла беседа.Пророчески одни вещали для соседа,Как будто их речам внимала вся земля;Другие, понося Филиппа-короля,Насмешкой вольною его клеймили зверство:Костры дымящие, престолы изуверства,Он воздвигал вокруг престола своего.Христианином ли теперь считать его?Безумья черного он сеятель — не мира,А злая власть его, горящая порфира,Все города, дворы, селенья захлестнет,Чтоб наконец поджечь и самый небосвод.Граф Мансфельд щурился на блеск: в его стаканеОгонь бесчисленных свечейПучками собирали грани.Согласье, думал он, всего сейчас важней:И, властно требуя всеобщего вниманья,Вильгельма прославлял Оранского[36] деянья,И силы тайные, и ум, и дарованья.Напитки сдабривали острякиНамеками солеными своими,Друг друга ловкостью плутующей рукиДурачили весельчаки.О, яростный восторг, овладевавший ими,О, дерзкий этот смех, когда ониЭгмонта[37] возглашали имя,Победно-грозное в те дни!Хотелось жить и жить — отважней и полнее.Вино запенилось в кувшинах и ковшах,Что лебединые вытягивали шеи.Мечты неслись вперед на бешеных конях,И кубки стройные с узорными краямиГляделись в зеркала широких гладких блюд,И шелком лоснился и мехом под огнямиИ драгоценными поблескивал перстнямиВесь этот знатный люд.Но тут,Когда все пламенно мечтали о свободеИ в небо рвались бы, скрывайся в небе враг,Три раза Генрих БредеродеНа золотой поднос обрушил свой кулакИ подал знакТолпе проворных слуг, — а те уже готовы, —И вдруг на пышные покровы,На скатертей шитье, на лоск и пестроту,С кувшинов всю эмаль сбивая на летуИ опрокидывая кубки дорогие,Низверглись миски жестяные,И плошки, и горшки простые,Чтоб расхватали их тотчас же господа.А Бредероде взял убогую котомку,И плошку осушил до дна, и громкоПромолвил — речь его была, как звон клинков,Горда:«Друзья! Они кричат: вы — босяки, вы — гезы!Что ж, будем гезами! У нас, у босяков,В сердцах — огонь, в руках — железоУ босяков!»И вот из уст в уста метнулось это слово,Как вспышка молнии. И жгуче и суровоКрылатым каждого овеяло огнем:Отвага, и задор, и вызов были в нем.Как знамя и как меч его на подвиг ратныйНести готовился отныне самый знатный,Гордец надменнейший уже пленился им.Оно для недругов — и страх и изумленье.В него вложили гнев и дерзкое глумленьеБезумные сердца, чей пыл неутолим.И были донага бестрепетно раздетыВсе души братские, готовые себяИ все свое отдать, дерзая и любя,Мешая без конца проклятья и обеты.Делили хлеб, и соль, и доброе вино,Но в этих игрищах им становилось ясноПорыв, горячка, бред, — а все же не напрасно,Каких бы будущее ни было полноЕще неведомых сомнений и загадок, —Они его творят. И эта честь данаТому, кто кубок свой кипящий пьет до дна,Хотя и гибельный бывает у винаОсадок.