Знакомясь с бумагами, он понял: свершилось. Если даже Сила и Воля не смогли вернуть германцам величие, значит, начинать нужно сначала. Открытие Бухенвальда откроет дверь в прошлое. И в этом – спасение.
Абсурдно?
Но бароны фон Роецки всегда верили в невозможное.
Возможно все, что угодно Одину!
В девственном мире, мире сильных страстей и чистых душ, мире крови и стали, германцы должны возвыситься над всеми – изначально! Их Сила не разжижена вековой спячкой. Им не хватает подлинного вождя. Зигфриды и Аларихи – всего лишь аристократы, не ощущающие зова крови. Значит, нужно спасти фюрера. И грядет великий поход…
Прибыв в Норвегию, директор Роецки трудился, не покладая рук. От работы над сценарием, к сожалению, отвлекало слишком многое. Никак не удавалось сосредоточиться. Но и мелочами пренебрегать не следует, если хочешь строить Храм!
Немало труда стоило очистить от грязи базу, начиная с верхушки. Профессора Бухенвальда директор забыл сразу после знакомства. Недочеловек. Запуганная мышь, несущая крошки в норку. Тля. Военного коменданта Бруннера – патологически возненавидел. Животное. По его милости двух сотрудниц группы «Валькирия» пришлось списать по беременности. Бруннер пытался скандалить, но Удо быстро поставил его на место. Остальные – чернь. Бедный фюрер! Как можно надеяться на победу с таким материалом. В них мертв Дух!
Все реже с континента поступали хорошие новости.
Титулованные подонки подняли лапы на фюрера. Грязные саксы высадились в Нормандии, земле героев. Варварский вал неудержимо наползал с Востока на границы Империи.
Все погибло. Все рушилось.
И значит – кауд.
Спасение.
Спасти вождей – спасти все.
И начать снова!
Первые две ладьи из прошлого не оправдали надежд. Что-то не получилось у Бухенвальда, и, поднявшись на борт, Удо фон Роецки нашел лишь мертвецов. Еще теплые, с удивленными лицами, викинги будто спали, но ни одну грудь не вздымало дыхание. Мускулистые руки и в смерти сжимали оружие – тяжелые прямые мечи, двулезвийные секиры. Восторг, великий восторг испытал Удо. Ни с чем не сравнимое чувство: ласкать ладонью оружие, косматые кудри, шершавое дерево весел. От всадников рума пахло настоящим мужским потом: едким и сладким одновременно.
Одно из лиц потрясло директора. Юное, загорелое, оно было прекрасно даже в смерти и напоминало лицо Воина. Вот только муки не увидел Удо в широко распахнутых серых глазах. Там обитал Дух, который так давно искал барон фон Роецки. На коленях стоял директор, моля юношу пробудиться хотя бы на миг. Но молчал викинг, Удо же не в силах был расстаться с ним.
И тогда, вдохновленные Одином, сделал он то, что подсказал Отец Асов.
А после, когда было собрано оружие и образцы одежды, когда, облив бензином, поджигали ладьи с мертвыми телами, он стоял у самой кромки воды, обнажив голову и вдыхая запах горячего дерева, прорывающийся сквозь тяжкий смрад дымящихся героев. Порой ветер, усиливаясь, бил в лицо и дышать становилось невозможно, но директор не отворачивался. Слезы текли по его щекам и это удивляло. Он не прятал их от подчиненных. Кого стыдиться?. Не те, горящие, мертвецы. Мертвы стоящие рядом. Пусть же смотрят, жалкие, как Удо фон Роецки провожает в последний поход героев своей мечты…
Образцы, собранные в ладьях, после должной обработки ушли специальным рейсом в Берлин. Да будет известно вождю, что избранный путь ведет к цели! Себе директор оставил лишь секиру и щит. Он знал толк в дарах Одина и понял, увидев, что расстаться с ними не в силах. В спальной комнате повесил он луну ладьи и ведьму щитов прикрепил к ней наискось, как учил старый оружничий в отцовском замке. Самое же заветное, волею Одина взятое с ладьи, установил в кабинете, дабы глядеть, не отрываясь.
Больше ничего не взял себе Удо фон Роецки.
Он жил и ждал. И ожидание не затянулось. Когда зажглась сигнальная лампа, возвещая начало нового эксперимента, директор не медлил. Скинув презренные чужие одежонки, облачился он в пурпурно-черную безрукавку с нашитым поверх скрипучей кожи солнечным диском и набросил на плечи сине-зеленый, цвета свирепой волны, плащ. Рогатый шлем из легированной стали надел на голову, укрепив жестким ремнем. Пояс, снабженный роговой пряжкой, затянул потуже. И жезл с агатовым вороном взял в правую руку, прежде чем выйти на берег.
Все смертные, свободные от дежурств, уже толпились у кромки прибоя, жадно рассматривая приближающуюся ладью. Но не просто ладья вплывала в фиорд! Драккар, зверь воды, величаво рассекал багровую полосу двери сквозь время. Красив был он! Даже из решетчатого загона, где ютилась особая команда, донеслись удивленные возгласы. Шел драккар из ночи в день, и языки волн, обходя его, рвались в бешенстве к берегу, дробясь о подводные камни. Хищноклювый ворон смотрел с круто изогнутого носа и весла путали кружева пены на бурунах. Люди же, замершие на берегу, жадно вглядывались туда, в тысячу или больше лет назад, но ничего ее могли разглядеть, кроме светлой северной ночи и краешка луны, выглядывающего из-за багрового порога.
Шел драккар, вырастая с каждым мгновением. Двадцать пар весел мерно взлетали в воздух, искрящийся радугой, и, чуть помедлив, слаженно, почти без брызг, падали в густую, обрамленную искристой пылью пены гладь. Надменно плыл вороноглавый конь бурунов, постепенно смиряя свой бег, и не видно было гребцов, укрытых щитами, что плотно прижались один к другому вдоль бортов. И запах мчался к берегу, опережая ход драккара, тяжелый запах смолы, пота и крови, загустевшей в пазах боевого корабля. И слышен был уже размеренный, слаженный крик: «Хей-я! Хей-я!», когда взметались и падали тяжкие весла.
А на носу, возвышаясь над вороньей головой, стоял человек в рогатом шлеме и светлые космы, выбиваясь из-под кожи и железа, развевались на ветру. Одной рукой держался он за воронье темя, другой опирался на обнаженный меч. И не блестела сталь под лучами солнца.
– Хей-я! Хей-я! Хей-я!
Удо фон Роецки очнулся. По ладони, свободной от жезла, текла кровь: не сознавая себя, впился он ногтями в руку. Вот, Удо, смотри: уже заводят катер, чтобы идти навстречу драккару. Он приближается, вымечтанный тобой. На тебе – куртка, подобная безрукавкам викингов, черно-багровая с золотом, как повествуют саги об одеянии Мунира, вестника асов, и золотой жезл в твоей руке, знак службы Мунира. Иди же в катер, Удо! Сделал свое дело водоносок Бухенвальд. Завтра начнет исполнять долг червь Бруннер. А ныне – твой день. Иди и заставь простодушных героев поверить, что им воистину выпала честь живыми вступить в чертоги асов!
Удо фон Роецки медленно двинулся к катеру. Ему было легко идти по осклизлым камням, и он не оступался. Ведь рядом с ним, поддерживая, шел Огнебородый и смеялся, сотрясая нечто в правой ладони. И знал Роецки, что увидит он, когда распахнет викинг пальцы.
Кость со знаком.
И будет этот знак –
7
Правду говорил Глум, но не всю правду; малодушный, остался он во мраке, не вступил за кровавый порог, оттого не увидел воочию Валгаллу. Мы же – узрели, и первым я, ибо стоял на носовой палубе у клюва Мунира, чье имя имел драккар. Фиорд открылся нам; лицо его обычным было, от лиц иных фиордов отличалось, как различаются лица людей, не более. Близок был край земного круга и умерили гребцы размах: ведь прежде чем ступить, разумно увидеть.
Истинно: Валгалла открылась нам. Вдали высился Золотой Чертог, сияя узорами, вьющимися вдоль стен: медведи и волки, кракены и вороны сплелись в вечной схватке, и окна чертога сияли, залитые твердой водой. Ларцу из южных земель подобен был Дом Асов; рядом тусклым казался горд, ансов обитель, хотя в стране смертных не всякий ярл имел дома, равные красотой и размером. Сказал Хальфдан Голая Грудь, что греб один парой весел, не прося подмоги: «Поистине, дом ярла – хижина перед жилищами ансов; не ярлы
