Когда я оказался в оптическом прицеле тех, кто покушается на свободу, гарантированную Второй поправкой, я понял, что речь идет не только об огнестрельном оружии. Нет, проблема шире, гораздо шире.
Я понял, что в нашей стране бушует культурная война, в которой с оруэллианским усердием нам предписывают только дозволенные мысли и речи.
Так например, я участвовал в маршах гражданского протеста вместе с доктором Кингом в 1963 году — задолго до того, как эта тема стала модной в Голливуде. Но когда в прошлом году в своем выступлении я сказал, что «белая гордость» столь же достойна уважения, как «черная гордость», «красная гордость» или чья угодно еще — меня назвали расистом.
Всю свою жизнь я работал с талантливейшими гомосексуалистами. Но когда я сказал, что права гомосексуалистов не должны распростираться дальше, чем мои или ваши права — меня назвали гомофобом.
Я сражался во Второй Мировой войне. Но когда в одной своей речи я всего лишь провел аналогию между поиском «козла отпущения», которым в Германии оказались неповинные евреи, а здесь владельцы оружия — меня назвали антисемитом.
Все, кто меня знают, знают и то, что я никогда бы не поднял руку против моей страны. Но когда я призвал аудиторию противиться культурному насилию, меня сравнили с Тимоти Маквеем (организатором взрыва в Оклахоме).
Начиная с журнала «Тайм» и кончая моими друзьями и коллегами, все словно говорят мне: «Чак, как ты можешь говорить то, что думаешь! Ты пользуешься языком, не предназначенным для публики!»
Но я не боюсь. Если бы американцы верили в «политическую корректность», мы до сих пор были бы услужливыми подданными короля Георга и субъектами британской короны.'
В этой же гарвардской речи Чарлтон Хестон привел и тревожную цитату из книги Мартина Гросса «Конец здравомыслия»: «Вопиюще иррациональное поведение с поразительной скоростью становится нормой почти во всех сферах человеческого существования. По всем направлениям нам навязываются новые нормы, новые правила, новые антиинтеллектуальные теории. Американцы чувствуют, как нечто безымянное подрывает саму нашу нацию, размягчая разум, который оказывается неспособным отделить правду от лжи и добро от зла.»
Примерам несть числа. Хестон говорил о них и в этом своем выступлении, и во многих других. Да, собственно, особой нужды в примерах никто и не испытывает: каждый американец (но ведь и канадец, и британец, и немец) в своей жизни повсеместно сталкивается с «политкорректными» явлениями, сплошь и рядом доходящими до откровенного сюрреализма. Явление и обозначено, и хорошо знакомо, но где же выход из создавшейся ситуации — если он еще существует?
Послушаем Хестона:
'Ответ на этот вопрос известен давным-давно. Я узнал его тридцать шесть лет назад, у подножия памятника Линкольну в Вашингтоне, стоя вместе с Мартином Лютером Кингом и еще двумястами тысячами человек.
Вы просто… отказываетесь подчиняться. Мирно. Уважительно. С абсолютным исключением насилия. Но когда нам скажут, что нам думать, что говорить и как себя вести — мы не подчинимся.
Я научился колоссальной мощи гражданского неповиновения у доктора Кинга, который научился этому у Ганди, Торо, Иисуса Христа — и всех тех великих людей, которые возглавляли борьбу за право правды против права силы.
Руководствуясь этим же духом, я призываю вас сказать «нет» политической корректности — массовым неподчинением распоясавшимся властям, неподчинением социальным директивам и удушающим законам, подрывающим личную свободу граждан.
Но учтите одно: это небезболезненно. Непослушание требует от вас готовности к риску. Доктор Кинг стоял на многих балконах…'
Чарлтону Хестону это хорошо известно и из личного опыта. Когда несколько лет назад рэппер Айс-Ти выпустил диск с песней «Убийца легавых», прославлявшей «героя», устраивавшего засаду на полицейских, Хестон возмутился. Его обращения к руководству конгломерата Тайм-Уорнер, выпустившего альбом, ничего не дали — слишком привлекательны были для компании финансовые, а возможно, и прочие дивиденды. Тогда Хестон отправился на ежегодное собрание держателей акций, где с трибуны своим прекрасно поставленным голосом просто-напросто прочитал текст «рэп-шедевра». Возмущению собравшихся не было предела, а Тайм-Уорнер через два месяца разорвал свой контракт с Айс-Ти. Но…
Но был наказан и сам Хестон (прекрасно, впрочем, знавший, на что он шел). С тех пор — ни одного предложения от киностудии «Уорнер», ни одной рецензии в журнале «Тайм». Хестон пожимает плечами: никто не сказал, что право на свободу мысли, слова и мнения раздается бесплатно.
В уже упоминавшейся гарвардской речи Чарлтон Хестон с горечью вопрошал собравшихся: Почему? «Почему политическая корректность возникла именно в американских университетах? И почему вы продолжаете все это терпеть? Почему вы, призванные свободно обсуждать идеи, сдаетесь на милость тех, кто эти идеи подавляет?» Этот же вопрос, но в несколько иной форме Хестон задал однажды и своему другу, главе департамента психиатрии университета в Лос-Анджелесе. Хестон спросил его, не напоминает ли ему нынешний «тоталитарный радикализм» студенчества волну иррационального брожения шестидесятых? Друг рассмеялся. «Бога ради, Чак,» — сказал он. — «Ведь те самые юнцы, курившие марихуану, занимавшиеся любовью у всех на виду, плевавшие в возвращавшихся из Вьетнама ветеранов и швырявшие булыжники в полицию — эти самые юнцы ныне и сидят в профессорских креслах университетов!» Но ведь если бы только там. Они же сидят во главе ведущих кино— и телекомпаний, в департаментах юстиции и образования, в конгрессе и сенате. Да и в Белом доме, наконец.
На днях — 4 октября — Чарлтону Хестону исполнилось 75 лет. Но он по-прежнему полон сил и энергии, творческих планов, решимости бороться за дело, которое считает правым. Семьдесят пять лет — и более сотни ролей. Бен Гур и Микеланджело, кардинал Ришелье и президент Рузвельт, Марк Антоний и Сид. И две великие библейские роли: пророк Моисей и Иоанн-Креститель. Которые как бы подчеркивают нынешнюю ситуацию знаменитого актера. Будет ли призыв Хестона услышан как грозное предупреждение пророка — или же он останется гласом вопиющего в пустыне?
VOX POPULI
«Независимая газета», 30 октября 1999 г.
Статья Дмитрия Косырева называется «Тимор в нашей жизни», и очень может быть, что иной читатель скользнет взглядом по заголовку и двинется дальше: в конце концов где Тимор, а где Кострома (Архангельск, Москва, Тюмень). Такой торопливый читатель, для которого свои проблемы — как и для каждого из нас — куда как ближе к телу, чем все события на далеком индонезийском острове, совершил бы серьезную ошибку. Ибо статья эта — не только, а точнее не столько о Тиморе, сколько о самых насущных наших проблемах. Наших — в какой бы точке земного шара эти самые «мы» ни пребывали.
Наиболее серьезная и тревожная из проблем, затронутых в статье, заключается в следующем: мировое, сиречь западное, общественное мнение начинает играть все более серьезную роль в формировании глобальных политических процессов, оказывая заметное влияние на принятие политиками кардинально важных решений. В какой-то степени это общественное мнение представлено в статье в образе новозеландской домохозяйки, собирающей подписи под воззванием к мировым лидерам с требованием «немедленно остановить кровавых индонезийских убийц, вышвырнуть Индонезию из ООН, немедленно дать свободу гордому тиморскому народу». Картина абсолютно реалистичная и, увы, хорошо знакомая. Правда, далее, говоря об инициаторах нынешней кампании вокруг Тимора, автор не делает различия между миллионами западных «домохозяек» и «тысячами борцов за права человека». Между тем стоило бы все-таки развести по разным рубрикам политизированного обывателя, с одной стороны, и профессиональных «правозащитников», с шулерской ловкостью отделяющих овец от козлищ, — с другой. О последних мы здесь речь вести не будем. Но к упомянутой Дмитрием Косыревым новозеландской домохозяйке (американскому программисту, канадскому студенту, британской учительнице) хотелось бы присмотреться поближе.
Вышедшая на арену международной политики «домохозяйка», безусловно, опасна. Опасна, ибо представления ее о происходящих в мире процессах сплошь и рядом имеют очень мало общего с реальностью. Опасна, ибо эта «домохозяйка» настолько активна политически, что в состоянии оказывать
