татуировкой, да еще и дополнительно украшен кольцами в носу, губах и т. п. (на фотографии видно несколько сантиметров нетатуированной светлой шкуры на руках).
Не удержался от искушения зайти в кофе—шоп 'Русланд' (Россия) на улице Русланд в самом центре старого города, где бармены носят футболки с серпами и молотами и надписью 'PYCCKNN' с птичкой над последней буквой, что должно значить 'Русский'. А в витринах квартала красных фонарей сидят в неглиже девушки и весьма солидные дамы всех возможных форм и габаритов в ожидании клиентов, курят и разгадывают кроссворды. Говорят, у них есть профсоюз, трудовые книжки, и пенсия — по достижении пенсионного возраста. :-)
Жизнь в городе бьет ключом днем и ночью, наверное, веселее и интенсивнее, чем даже в Париже. Этакая северная Одесса, город, по которому когда-то с вечера до утра гуляли нетрезвые моряки…
(В порту Амстердам гуляют моряки, они пьют, пьют еще и пьют опять, они пьют за здоровье путан Амстердама, Гамбурга и всех остальных, они пьют за женщин, дающих им радость за золотую монету… а напившись вдоволь, они задирают нос к звездам и писают, и нас. ть им на неверных женщин, на все, о чем я плaчу… — Ж. Брель, попытка перевода моя — AV).
Теперь моряков из центра почти вытеснили туристы. Соответственно, все злачные места и притоны постепенно превратились в туристские аттракционы, но при этом ничуть не утратили своей функциональности. Имеется в виду примерно следующее: в городе Орхусе, например, в мексиканском ресторане еда готовится почти без перца и специй, потому что датчане никогда не пойдут в мексиканский ресторан, еда в котором не похожа по вкусу на датскую. И вы получаете еду, которая только выглядит, как мексиканская. В городе Амстердаме, — по принципу 'what you see is what you get' ('что на витрине, то и в магазине'), — за что вы платите, то и получаете, нравится вам это или нет.
Дирк меня очень настойчиво предупреждал, что в Амстердаме в кошельке нельзя держать ничего, кроме нескольких мелких банкнот и старых телефонных карт, которые могут сойти за кредитные, и надо быть готовым с этим кошельком расстаться по первому требованию, и не заходить в маленькие улочки, примыкающие к большим туристским тропам — как он объяснил, трех его друзей, гостивших у него в разное время, три раза, соответственно, и ограбили (в третий раз, правда, 'потерпевший', вместо того, чтобы отдать кошелек, просто отпихнул обкурившегося грабителя, и тот от удивления впечатался в стену. На этом ограбление и закончилось). И действительно, мелкие улочки в районе 'красных фонарей' выглядят странноватенько — на них стоят, подпирая стенки на расстоянии метра друг от друга панкообразные темнокожие личности и как-то этак изучающе посматривают на прохожих.
Фотографировать витрины в этом районе, во-первых, запрещено — не властями города, конечно, а хозяевами заведений, — а во-вторых, небезопасно, за этим внимательно следят специальные люди. Но несколько снимков мне удалось сделать — с риском схлопотать по физиономии и лишиться фотокамеры.
В Амстердаме, кроме веселых кварталов, есть бессчетное количество музеев. Музеи ювелирного искусства, музеи марихуаны, музеи великих голландских художников, среди них, конечно, музеи Рембрандта, Вермейера, Хальса и музей Ван Гога — в него я сходил, хотя для этого пришлось отстоять утром часовую очередь за билетами на вечер.
В музее 200 картин Ван Гога, плюс еще работала выставка 'Ван Гог и Гоген'. К огромному моему разочарованию, по-настоящему почти ничего посмотреть не удалось из-за огромного количества народу, толпящегося вдоль стен сплошным барьером — с наушниками в ушах и магнитофонами—гидами в руках, с абсолютно зомбированным видом. Конечно, к каждой картине можно пробиться вплотную и посмотреть на нее. Но к картинам Ван Гога нельзя подходить ближе 2 метров — они превращаются в бессмысленное нагромождение мазков. Только три автопортрета в самом начале выставки были повешены так, что на них можно было смотреть с нормального расстояния, и я в первый раз в жизни испытал это ощущение присутствия, то, что выражается избитой фразой 'как будто он сам глядит с портрета'. Никакие репродукции этого и близко не передают — это какая-то безумная магия.
Весь город, как и большая часть Голландии, находится на уровне нескольких метров ниже уровня моря. Вода сдерживается системой плотин, и голландцы постоянно осушают все новые и новые земли — такой трудоемкий, но мирный способ экспансии. Центральная часть города прорезана семью основными концентрическими полукольцами каналов и несколькими десятками каналов поменьше, а по радиусам их пересекают улицы с мостами. Сколько в городе мостов, я не знаю, но не меньше нескольких сотен! Ага, вот путеводитель сообщает, что каналов в городе 600 (ну, это как считать), а мостов через них — 1200 (а вот это как ни считай)!
Практически у каждой семьи, живущей в центре, есть моторка или катер, на которых ездят в гости, магазины и кафе, и просто на вечерние прогулки. А сотни семей живут в плавучих домах—баржах, пришвартованных вдоль берегов каналов. Зелени в городе столько, что, говорят, каналов с воздуха не видно — деревья их скрывают. Великолепный свежий морской воздух (опять же, с примесью запаха травки).
Много велосипедистов, которые все поголовно ездят на двадцатилетней давности ржавом хламе, на который воры не польстились бы и в городе Урюпинске — и тем не менее, каждый велосипед приковывается к решетке набережной тяжеленным мотоциклетным замком, и отдельно двумя замками фиксируются седло и переднее колесо. Эти монстры стоят вдоль решеток набережных и мостов в несколько рядов. Ни одного не ржавого велосипеда среди десятков тысяч ржавых я не видел, наверное, их такими продают в магазинах. И во всем городе нет ни одной прямой линии — каналы все кривые, улицы кривые, дома все наклонены в разные стороны (на фотографиях это видно), личности, которые бродят по улицам, тоже немножко свернутые, а иногда не немножко. Каждый старый дом (а они почти все очень старые) — произведение искусства, каждый выкрашен в свой цвет, и все это вместе совершенно очаровывает. Много велосипедистов, которые все поголовно ездят на двадцатилетней давности ржавом хламе, на который воры не польстились бы и в городе Урюпинске — и тем не менее, каждый велосипед приковывается к решетке набережной тяжеленным мотоциклетным замком, и отдельно двумя замками фиксируются седло и переднее колесо. Эти монстры стоят вдоль решеток набережных и мостов в несколько рядов. Ни одного не ржавого велосипеда среди десятков тысяч ржавых я не видел, наверное, их такими продают в магазинах.
И во всем городе нет ни одной прямой линии — каналы все кривые, улицы кривые, дома все наклонены в разные стороны, личности, которые бродят по улицам, тоже немножко свернутые, а иногда не немножко. Каждый старый дом (а они почти все очень старые) — произведение искусства, каждый
