прощанье.
В последнюю ночь на вахте стоял сам Нансен. Все было готово. Лоцман Хогенсен, провожавший их от Бергена, сошел с корабля и забрал с собой всю почту. На борту кроме команды оставался только секретарь Нансена Кристофферсен, который следовал вместе с ними до Югорского Шара. В три часа утра Фритьоф разбудил Свердрупа и, взяв несколько матросов с Кристофферсеном, отправился в шлюпке на берег, передал письма и сразу же вернулся назад. И вот «Фрам» снялся с якоря. Это было 21 июля.
Нансен стоял на капитанском мостике и смотрел, как вдали исчезает Норвегия. «Наша прекрасная отчизна, где живет Ева».
Но он уже не грустил. Письма Евы вселили в него бодрость, на душе было легко. На миг сквозь туман пробилось солнце и осветило вершины гор, когда «Фрам» выходил в море.
27-го вечером уже показался первый лед, и тут все увидели, какими превосходными ледовыми качествами обладает «Фрам».
Пройти через сплоченные дрейфующие льды в густом тумане было нелегко. Но «Фрам» вертелся, «как клецка на тарелке», и, как ни узок был проход между льдинами, он все же одолел его. Рулевому приходилось нелегко, зато какое наслаждение провести корабль через тяжелые льды! Они быстро прошли Югорский Шар и 29 июля были в Хабарове. Здесь надо было доверху набить углем трюм «Фрама» и принять на борт собачью упряжку, которую пригнал Тронтхейм.
В первую очередь Нансен расспросил его о ледовой обстановке в Карском море. Вместе со Свердрупом и Хенриксеном он отправился на рекогносцировку на восток. Обстановка была хорошей, надо было только выходить как можно быстрее.
Нансен сделал несколько пробных ездок на собаках и был очень доволен. Но оказалось, что большинство собак кастрировано и среди них нет ни одной суки. Оставалось надеяться только на маленькую суку Квик, которую он, к счастью, взял с собой из дома, и на четырех кобелей, которых не успели кастрировать.
3 августа все наконец было готово к отплытию. Всю ночь напролет Фритьоф писал письма. Надо было написать Еве и друзьям и, кроме того, деловые письма. Он написал также Бьёрнсону, который принимал живое участие в разработке планов экспедиции, следил за приготовлениями Нансена и подбадривал его. Особенно сильное впечатление произвело на отца стихотворение Бьёрнсона об исследователе и путешественнике Нансене. То, что Бьёрнсон считал его путешествия делом национального масштаба, было для отца большой поддержкой, и, конечно же, он понимал, что это накладывает на него соответствующие обязательства. В своем письме отец выразил, что значит для него эта дружба:
„...Фрам', Хабарово, 3 августа 1893 г.
Дорогой Бьёрнсон!
Теперь, когда я надолго со всеми прощаюсь и думаю о прошедшем, ты, конечно, встаешь перед моим мысленным взором, как одна из высочайших вершин, и ты навсегда останешься той вершиной, той вехой, к которой, как птицы, будут устремляться из полярного безлюдья мои мысли.
А потому спасибо тебе великое за напутствие, и пусть доведется мне, вернувшись назад, увидеть Норвегию свободной. Швеция — пустяки, лишь бы нам освободиться от нашей инертности и трусости, тогда мы и от Швеции освободимся, это, я думаю, получится само собой, и это и прочее. Но тебе придется вынести всю тяжесть этого дела.
Прощай и до радостной встречи.
Преданный тебе Фритьоф Нансен.
...Ты доставишь нам много радостных часов во время похода, я раздобыл все, что ты написал».
При этом ему пришли на память строки одной из песен Евы:
Он не мог усидеть внизу и вышел на палубу. Радость наполняла его, он напевал песню.
Потом он вернулся в каюту и взялся за длинное письмо-дневник к Еве.
«Ты знаешь, на что я досадую? Что нет со мной нескольких из тех песен, которые ты поешь. Время от времени мне вспоминается какой-нибудь отрывок, и вот я его напеваю. И тут у меня делается такое отличное настроение, и я вспоминаю, как прелестно ты ее пела. Да, так будет не раз, я буду отыскивать в памяти то, что помню из твоих песен, и, напевая, предаваться милым радостным мечтам. О да, жизнь все- таки прекрасна.
Пианола, которая есть у нас, создает нам уют, но так досадно, что ни одна из мелодий, которую она играет, не напоминает о тебе и Готхобе. Только та музыка хороша, которая напоминает о тебе.
Я не рассказал тебе, что Мольтке My послал мне прекрасное приветствие по телеграфу из Тромсё. Вот оно:
Правда же, хорошо, как ты думаешь? А Мольтке-то, какой славный парень! Я, право, очень его люблю».
Пришел Кристофферсен, чтобы проститься и забрать почту всех тринадцати членов команды «Фрама». Ему пришлось еще подождать несколько минут за дверью, пока Фритьоф дописывал последние строки.
«Я мог бы сидеть и писать тебе бесконечно. Но ты со мною будешь всюду, и во льдах, и в туманах, во всех морях, во время работы и даже в снах — везде ты будешь со мной.
Последняя просьба к тебе: не бойся за меня, сколько бы я ни отсутствовал. Знай, что я не буду подвергаться опасности. Опасности нет! Совершенно нет!
Если я буду знать, что ты не будешь бояться и слишком тосковать, все для меня будет нипочем, я отправлюсь в путь счастливый, как молодой бог, идущий к победе.
А если меня и ждет поражение, я все равно вернусь к тебе счастливым.
Итак — прощай, прощай».
