некрещеными.
А Ярмак говорит, усом шевелит:
– Ты, Никита Григорьевич, коли на то пойдет, людей нам давай. Икон у нас и своих много. Снаряду готовь, сухарей и всего такого... Будет в Сибири добыча – за все отплатим с присыпом.
– И людей дам предобрых, стрельцов гораздых и просужих, которые разговаривать на всякие языки знают.
– У нас языки не палки, и своими обойдемся.
Думали.
В хоромах было жарко натоплено. Чадили сальные свечи своего литья. Вьюга острым коготком царапалась в обмерзшие оконца. В тяжелых кубках пенилось цветное вино, вино горячило головы. Слушая гул голосов, купец смекал: «Сибирь – царю, а все, что в Сибири, – наше».
Казачья старшина валила к гулебщикам.
– Так и так, товариство...
– Сибирь...
– Золотое дно...
Казаки говорили разно:
– Что Сибирь! Нам и тут не дует. [90/91]
– Сидеть вот надоело – это верно.
– Жить весело, да бить некого! Хо-хо...
– Плывем!
– Время зовет. Плывем!
– Куда там!.. В пень головой.
– Погонимся за крохой – без ломтя останемся.
– А тут чего высидим?
– Удалому горох хлебать, а лежню и пустых щей не видать.
– Богачество...
– Что казаку до богачества? И богатый и бедный лягут в могилу. Нам бы веселой жизни.
– Погулять охота.
– Правда твоя, Микишка.
– Плыть!..
– Плыть!
– Верстай, атаман, людей
