куда и потоптали многих грешников. Нарвал казак хвостов у чертей, навязал хвосты веревкою, по той веревке и вылез из преисподни, да еще сколько грешных душ, что за него понацеплялись, за собой выволок...
Ломая тишину
затрещали кусты
из кустов трепетный голос:
– Братцы...
– Кто таков? – испуганно окликнул Игренька и выхватил саблю; в отсвете огня она так ярко пересверкнула, что Бусыга проснулся и – за дубину:
– Свят, свят...
И тогда уже все трое спросили хором:
– Кто?
– Я.
– Да кто ты?
– Заруба.
– Врешь?
– Пра!
Из-за кустов вышел лохматый, ободранный, в котором караульные признали товарища, но:
– А ну, перекрестись!
Заруба перекрестился.
– Читай молитву!
– Богородица, дева, радуйся... Братцы!
– Ты один?
– Один.
– Где растерял товарищей?
Заруба опустился около огня и вытянул босые, в кровь ободранные ноги. Лохмотья еле прикрывали его наготу. На месте начисто срезанных ушей чернели дыры.
Стан проснулся, – спали по привычке вполглаза, – люди сошлись к костру слушать вернувшегося из Сибири подсыльщика.
Вот что, можно думать, рассказал Заруба:
– Из Орла-городка путем-дорогою добрались мы до Туринского волоку, и отсюда повела нас за собой первая сибирская река Тура. Ходу туда летним путем
