живыми в руки не давайся и славы казачьей не рони... Молись, братцы, и – с богом!
Дружная закипела работа: кто принялся вычерпывать из струга воду, кто прочищал от порохового нагара запал, ввертывали в пистоли новые кремни, точили шашки и ножи, рубили свинец. Есаулы подсчитывали и разводили по стругам людей, раздавали запасное оружие, досыпали кожаные гаманки порохом. Каждый получил по последней горсти плесневелых толченых сухарей и по ложке горячего пареного овса в полу кафтана. Одни бежали к попу исповедоваться, другие – к колдуну заговариваться, а иной, по простоте сердца, приставив к пеньку складную икону, стукал в землю лбом и приговаривал: «Пресвятая пречистая богоматерь и вы, угодники, напустите на меня смелость, не велите лечь костьми в проклятой басурманской стороне». Багровое подымалось над тайгою солнце, налетный ветришка взвихривал по гладкой воде ершей, на стрежне разгуливалась волна...
Лихой пушкарь Мирошка ворчал, взирая хмуро на свинцовую волну:
– Будет стругам колтыханье. Как тут некрещеного выцелить да стрелить? Слезы!..
Разобрались по стругам.
Застучали раскидываемые по гнездам весла.
Ярмака клич:
–
