тебя не боюсь.
– Цыц! – палач замахнулся.
– Ударь, попытай.
– Держись! Кнут хлеснул
еще хлеснул
и еще...
Мамыка стоял недвижно. Посеченная в ленты посконная рубаха сползла с его крутых плеч, хмельная улыбка блуждала на растерянном лице. Но вот он сердито засопел, маленькие соминые глазки его блеснули, и, вдруг повернувшись к палачу, глухо выговорил:
– Будя!
– Не пьешь! – распалившийся палач в ярости хлестал бурлака и по рылу, и по глазам, и по чему попало...
Мамыка шагнул, поймал своего мучителя за руку и, выломив ему руку в локте, крикнул:
– Бей приказных!
Покатились голоса: [43/44]
– Бей!
– Бей, чтоб не жили!
– На саблю да на пистолю – дубинки Христовы!
Мамыка, ухватив палача за ноги, бил его с размаху головой о столб.
– Дай ему!
– Ломи, ребята!
Под напором многих плеч помост затрещал и повалился.
Толпа взвыла и понесла.
Смяла толпа стрельцов и устремилась громить торжище.
Из лавок полетели, распластываясь, легкие меха, сувои сукон, связки сушеной рыбы и грибов.
Народы, будто по уговору, бросились к кабакам, выкатывали бочонки с зеленым вином и тут же, высадив днища, пригоршнями и шапками
