Самим пытаться искать его – безумно и бессмысленно, раз уж все полицейские мира не в состоянии преступника схватить. А пассивное ожидание (чего? избавления? смерти?) и для Тани, и для Димы, натур очень деятельных, было самое худшее, что только можно придумать.
Подавленные, друзья разошлись по комнатам спать.
Татьяна никак не могла заснуть. Она ворочалась с боку на бок, то прикрывала ухо подушкой, то заматывалась с головой в одеяло – и понимала всю бесполезность своих действий. Потому что вскоре осознала, что больше всего в деревенском доме ее угнетает тишина. Давящая, мертвенная тишина. Птицы, расщебетавшиеся днем, на закате примолкли. Ни шума проезжающих машин, ни музыки, ни грохота лифта, ни даже крика петухов или гавканья собак – только гулкое, всепроникающее безмолвие. Оно кого хочешь может свести с ума!
«Все-таки я исконный городской житель, – думала девушка. – Сельская идиллия мне явно противопоказана».
К тому же… В этом стыдно было признаться даже самой себе, но все два дня, покуда они делили убежище с Димой, Татьяна подсознательно ждала, когда он возобновит свои попытки сближения. Однако журналист, на первый взгляд совершеннейший плейбой, теперь вдруг стал вести себя предельно корректно. Ни сального взгляда, ни циничного намека, не говоря уже о прикосновениях или поглаживаниях. Конечно, она бы дала ему отпор, если что, – но пока приходилось лишь подтрунивать над ним и над его верностью библиотекарше. Однако… Ухаживать Полуянов за подругой по несчастью так и не начинал.
И если днем мысли о Диме как о кавалере были загнаны куда-то в самый далекий уголок мозга, то в ночной тишине они вырывались наружу. «Что это с ним? – все думала Татьяна. – Совсем, что ли, истаскался, изработался? Или впрямь решил не изменять своей библиотечной крысе? Или… или – что-то не так не с ним, а со мной? Я постарела, подурнела? Но у других-то мужиков, практически у всех, я вызываю иную реакцию – очень даже далекую от безразличия… Или, может, равнодушие Полуянова – очень хитрая, изощренная его тактика?..»
Ответы на эти вопросы нельзя было получить немедленно. Их мог дать только Дима – или время. Но Татьяна все ворочалась и ворочалась и, как дура, все думала и думала…
«Господи, а ведь сейчас весна! Самая пора для любви! Природа готовится к цветению, и у меня внутри тоже – сладко крутит, томит… Так хочется нового чувства, лучше настоящего, но если не получается колоссальной любви, то пусть будут хотя бы ухаживания, флирт… У меня ведь и элементарного секса – просто для здоровья – сколько времени не было… Почитай, больше месяца – с тех пор, как я вытурила сочинского идиота-ревнивца с пушкой в руке наголо, Мишу Беркута…Что ж я за человек-то такой? Почему так сложно схожусь с людьми? И с сильным полом, в частности. То ли дело подружка моя, Марго… Та ведь так и порхает из койки в койку – впечатления коллекционирует… Может быть, грязно – зато у нее цвет лица всегда хороший… Не то что у меня – вся серая к весне стала от работы и авитаминоза… И два прыщика выскочили…»
И когда в гробовой тишине дома – слышно было даже, как наручные часики тикают, – вдруг раздался еле различимый шорох, первой мыслью Тани, к ее собственному стыду, было: «Наконец-то Дима идет ко мне!» Но потом вдруг поняла: чьи-то шаги тихо-тихо прошелестели по гостиной – и сразу стало страшно. Тогда Татьяна вскочила с постели, включила ночник и, прежде чем успела сообразить, что делает и как это будет воспринято приятелем, во весь голос заорала: «Дима!» В гостиной раздался грохот, и девушка – характер такой, привыкла не бежать от опасности, а идти ей навстречу с открытым забралом – бросилась к двери спальни и распахнула ее.
Планировка дома отчима была дурацкой: три спальни, двери которых выходили прямо в огромную гостиную, совмещенную с кухней. И Таня не подумала, что на пороге темной гостиной, на свету, льющемся из ее комнаты, она окажется перед возможным противником как на ладони, – а сама не будет видеть ничего. Замерев, Татьяна услыхала, как рядом, в темноте, растворилась дверь комнаты, которую занимал Дима, и оттуда раздался резкий окрик журналиста:
– Всем лечь на пол! Стреляю на поражение!
В ответ из мрака бабахнул пистолетный выстрел, а потом, совсем близко, ответный. Татьяна зажмурилась, рухнула на пол, прикрыв голову руками. В гостиной раздался сдавленный стон, затем по полу прогрохотали башмаки и зазвенело разбитое стекло, а потом – зажегся свет.
Когда девушка осторожно открыла глаза, мизансцена в гостиной была следующей: выбитое окно, развевающаяся от ветра занавеска. Ее приятель, весь бледный, в одних трусах, с пистолетом в руке, склонился, разглядывает что-то, лежащее на полу. Девушка приподнялась и увидела: у ног Димы – человек, он корчится и стонет от боли, а из его плеча толчками вырывается кровь, заливая ковер. А Полуянов, вместо того чтобы помочь ему, приставляет ко лбу парня лет двадцати пистолет и кричит:
– Кто нас заказал? Быстро! Говори!
– Н-нет… – шепчет тот, и на губах его пузырится красная пена.
– Сейчас ты сдохнешь! Кто? Имя!
Раненый еле слышно бормочет:
– Ее зовут Надежда… – И отключается.
Потрясенный Полуянов шепчет: «Кто?» – и оседает на пол рядом с наемником. Хватается за голову. Но через пару секунд берет себя в руки и кричит Татьяне:
– Скорее – жгут, бинт, что-нибудь! Надо остановить кровь!
Больше тишины в ту ночь не было.
Довольно быстро прибыла «Скорая». Раненого наспех перевязали и увезли. Затем явилась милиция – и пробыла в доме гораздо дольше, чем хотелось бы.
Эксперты собирали осколки разбитого окна, фотографировали стреляные гильзы и вынимали пули из бревенчатых стен, изучали следы взлома на дверном замке и дорожку двух пар следов, ведущих от калитки. Нападавших было двое: одного ранил Дима, второй ушел, выпрыгнув в окно. Разумеется, милиционеры принялись допрашивать и жертв нападения, каждого по отдельности – да так жестко, словно Полуянов с Садовниковой сами были наемными киллерами. Особенно досталось журналисту. Слава богу, он не забыл прихватить с собой разрешение на оружие, а один из ментов читал его статьи в «Молодежных вестях». Да и фамилия хозяина дачи, полковника ФСБ Ходасевича, внушала уважение. А если б не эти счастливо сошедшиеся обстоятельства – не миновать бы Полуянову ночевки в КПЗ. Хотя пистолет у него как орудие совершения преступления все равно изъяли.
Разумеется, ни Татьяна, ни Дмитрий ни словом не обмолвились о подлинной причине, приведшей их обоих в дом Ходасевича. Говорили: «Старые друзья, решили побыть вместе». На ехидненькие вопросики ментов, почему, мол, старые друзья ночуют в разных комнатах, жестко отвечали: «Не ваше дело».
Уже совсем рассвело, когда местные милиционеры отбыли восвояси, и пришлось еще приводить дом в порядок. Дима отправился в сарай – вырезать кусок фанеры, чтобы хотя бы временно закрыть разбитое окно, откуда немилосердно дуло. Таня отыскала резиновые перчатки и стала отмывать с пола и ковра кровь наемника и следы грязных ментовских ботинок. Наконец с хозяйственными хлопотами было покончено, часы показывали уже десять, и – наступило расслабление и опустошение.
Журналист опустился на табуретку на кухне и обхватил голову руками. Таня без сил присела напротив.
– Пожалуйста, позвони в больницу, – глухо проговорил Полуянов.
Ему не потребовалось объяснять Тане, в какую больницу звонить и по какому поводу. Она набрала номер и после долгих просьб, уговоров и даже угроз все-таки узнала, что человек с огнестрельным ранением, доставленный сегодня ночью, жив и состояние его стабильно тяжелое. Девушка пересказала услышанное журналисту.
– Ф-фу, хоть одна гора с плеч, – вздохнул тот.
– А вторая гора – Надя? – проницательно спросила Садовникова.
Дима ничего не ответил, только горестно кивнул головой. В глазах его разлилось страдание.
– Да ладно тебе, – без особой убежденности проговорила Таня, – этот наркоман с пистолетом просто бредил.
– Да не бредил он, не бредил! – вдруг сорвался Полуянов. – Я, конечно, давно чувствовал, что тихоня библиотекарша для Нади – просто маска, но чтоб такое… Ну да, конечно, она меня ревновала, и жестоко… И признаюсь, я давал ей повод… Но не до такой же степени! И откуда у нее деньги, чтоб нанять киллеров? И
