Проходили десятилетия, число приносимых младенцев возрастало.
В мире совершались великие события: французская революция потрясла Европу; за революцией последовали Наполеоновы войны. Оглядываясь на Францию, теперь в России изменили взгляды на воспитание: вместо надежды воспитать кроткую породу людей мерами образования правительство вознамерилось превратить весь народ в послушную машину средствами суровой и жестокой военной муштры; начался опыт военных поселений, где господствовала палка. Бунты военных поселян предостерегали, что и этот способ воспитания послушных рабов уже не годен.
Еще по инерции аракчеевские порядки получали развитие. Московская чернь беспокоила правительство. В ее составе были очень заметны п и т о м ц ы. Если где буйствовала толпа, то в ней непременно находили веселого пьяного коновода; забранный полицией коновод беспечно отвечал, что его не смеют ни бить, ни подвергать аресту, ибо он ц а р с к и й с ы н. То, что в Москве оказывалось столько «царских сыновей», было само по себе зазорно.
Правительство решило вывезти из Москвы питомцев и устроить их где-нибудь оседло подальше от Москвы. Внезапно московская полиция получила наряд собрать всех молодых холостых питомцев и питомок в Москве и из окрестных деревень в подмосковное имение Воспитательного дома.
Собранных питомцев и питомок поместили во дворце: в одной половине парней, в другой — девушек. За мужчинами наблюдали надзиратели, за девушками — надзирательницы. По временам молодых людей выгоняли в парк для игр и наконец объявили, что каждый из питомцев должен выбрать себе в жены любую питомку, а затем им предстояло отправиться в Смоленскую губернию, где опекунскому совету досталось за долги большое имение. Там питомцы должны основать колонию землепашцев, под управлением военного генерала, любителя аракчеевских способов воспитания.
II. О двух конвоирах, которые попали впросак, обманутые большой сургучной печатью
Поручик Друцкой, подкупив сторожа у ворот, увлек Лейлу с опекунского двора в то самое время, когда у церкви началась суматоха, а ворота открылись, чтобы выпустить телегу, доставившую к церкви свадебные венцы.
У подъезда дворца находилась карета матери Друцкого; в этой карете Друцкой и приехал из Москвы на комиссию. Усадив Лейлу в карету, Друцкой поместился рядом с девушкой сам и приказал сколько возможно скорее ехать в Москву.
Лейла успокоилась. Она не хотела гадать об участи, какую ей готовил спаситель, и не думала о ней. Все, даже самое худое, представлялось Лейле лучше, нежели, превратясь в мужичку, ехать за немилым мужем в далекую деревню. Лейла уже ждала от своего спасителя пылких признаний, уверенная, что его поступок продиктован неотразимой силой ее красоты.
Между-тем Друцкой сидел в экипаже нахмурясь и как будто забыл о своей черноокой спутнице. Конечно, если бы Лейла была дурнушкой, молодому человеку не пришло бы в голову ее спасать. Но вот он ее спас. Она прекрасна.
«Есть ли еще то, что сделал я, спасение для этого прелестного создания! — размышлял Друцкой, пока карета подъезжала к московской заставе. — Что мне теперь с нею делать? Она, наверное, сейчас уже мечтает о романтическом приключении с блестящим рыцарем, каковым явился я перед нею. Она ждет, что я, увлеченный и очарованный ее красотой, вознамерюсь сделать ее княгиней, своей женой. Наверное, на ее теле есть какая-нибудь родинка или метка, почему красотка верит, что она происходит из высоких званий, и она, конечно, приняла бы имя и титул княгини как нечто должное. Ба! Однако же сам я от этих намерений столь же далек, как и от желания потешиться ею…»
— Куда, ваше сиятельство, прикажете везти? — склонясь через плечо к опущенному окну кареты, спросил кучер, как бы угадывая сомнение своего молодого господина.
Друцкой, слегка краснея перед самим собой, принял малодушное решение:
— Поезжай, Софрон, на Остоженку, к нам домой…
Сердце Лейлы забилось именно той надеждой, о которой догадывался ее спаситель. Узнав по княжескому гербу на карете, кто ее спаситель, она теперь догадалась, что ее везут в известный всей Москве дворец княгини Друцкой на Остоженке.
Друцкой между тем, почти раскаиваясь в своем поступке, решил, как нашаливший мальчик, отдаться во всем на волю матери, надеясь, что она найдет лучший для Лейлы выход. Друцкой считал, что его мать добрая и хорошая; да такой она и была для своего сына.
Когда приехали на Остоженку, Друцкой оставил Лейлу в одном из своих покоев и сам тотчас отправился к матери.
Молва опередила его. Через дворню, слуг и камеристку мать раньше, чем к ней явился сын, узнала, что он внезапно и раньше времени вернулся из подмосковного дворца Воспитательного дома и не один, а привез с собой девушку, прекрасную собой, привез открыто, среди бела дня.
Мать успела все обдумать и приготовиться раньше, чем явился к ней сын. Он застал ее в жестоком приступе мигрени.
Старуха охала и вздыхала, полулежа в удобном кресле. Около нее хлопотала, подавая то соль, то прохладительное питье, молоденькая миловидная камеристка; три хорошеньких горничных помогали камеристке, подавая то одно, то другое.
Друцкой поздоровался с матерью и заговорил нерешительно:
— Матушка, я вижу, вы не совсем здоровы, а мне нужно вам сказать об одном важном предмете…
— Пустое, мой друг. Это обычный приступ моей мигрени. Ох! Не надо было мне кушать парниковых огурцов… Все равно говори, что хочешь. Нынешние дети не щадят родителей. Что же? Ты вчера, наверное, опять проигрался в эту новую игру — как она называется, я все забываю…
— Штосс, матушка.
— Так, значит, ты проигрался? Мой ангел, тебе пора жениться.
— Нет, матушка, я не играл вчера. Я не собираюсь просить у вас денег.
— О чем же еще может говорить взрослый сын матери, когда она одной ногой стоит на краю могилы?
— Матушка! Не говорите так! Тогда отложим нашу беседу. В конце концов, то, что я хочу вам сказать, не имеет большого значения.
— Ну, как же не имеет значения? Ты подъезжаешь к дому в карете с таким грохотом и треском, словно ты не знаешь, что моя голова не выдерживает треска колес по мостовой.
— Матушка, по нашей улице проезжают сотни карет.
— Что же, мой милый, я должна велеть настлать соломы, чтобы все думали: «Ага, старуха Друцкая умирает!..»
— Матушка, я никогда еще не слышал от вас жалоб на шум колес проезжающих.
— Они, мой друг, не скачут и не гремят, как пожарные со своей трубой. Ты прискакал, как брандмайор!.. Разве комиссия уже кончила свое дело?..
Друцкой указал глазами на камеристку.
— Маша, оставь нас вдвоем… Уйдите, девушки… Иди, иди, Маша, все равно никакая медицина не может нас излечить от детей! Дети — это неизлечимая болезнь. Особенно взрослые сыновья, которых давно пора женить!
Друцкой улыбнулся на воркотню матери и, когда они остались одни, сказал:
— Я готов жениться, матушка, если только это излечит вашу мигрень!
— Уж не нашел ли ты себе невесту и не от радости ли так скакал?
Друцкой, полагая, что удобный момент настал, рассказал все, что сам знал о Лейле.
— Матушка, я привез ее сюда!
— Куда — сюда? — грозно сдвинув брови, переспросила старуха. — Не хочешь ли ты сказать, что ты ее привез в мой дом?
— Да, матушка!
Старуха закатила глаза, опрокинулась навзничь и начала судорожно шарить вокруг себя руками…
Стиснув зубы, привычный к подобным происшествиям, сын дал матери понюхать соль, поднес к ее губам стакан с питьем и ждал терпеливо, когда старуха даст понять, что она оправилась от нанесенного ей удара. Отирая глаза бессильной рукой, мать заговорила слабым, умирающим шепотом:
— Что же? Ты начинаешь возить в мой дом среди бела дня девок, поротых на конюшне?
— Матушка! — предостерегающе воскликнул Друцкой.
Княгиня расхохоталась:
— Ах, ты хочешь на ней жениться! Что же, бывали, бывали случаи, что женились на крепостных…
— Она не крепостная, матушка. Быть может…
— Что «быть может»? Ничего не может быть! Эти «шпитонки» все думают, что они императорской крови. Стало быть, она так уж хороша, если ты загорелся, как соломенный сноп? Ну что же, покажите ее нам, сударь; посмотрим, какова эта спасенная вами плясунья. Веди ее сейчас ко мне…
Друцкой привел Лейлу к матери.
С заученной грацией танцовщицы Лейла упала перед старухой на колени и могла только произнести слабым голосом:
— Спасите!
Друцкая ее молча разглядывала.
Женщина, даже кончая жизнь, редко назовет другую женщину красивой, особенно если та действительно выдается красотой. Такова же была и мать Друцкого. Она молчала. А сам Друцкой как будто только в эту минуту увидел все прелести девушки, вырванной им из-под венца, и, неподвижный, очарованный, смотрел на нее сверху вниз.
— Встаньте, милая! — наконец произнесла Друцкая.
Она поймала восхищенный взгляд сына.
— Оставь нас, друг мой, на время. Мы поговорим и без тебя лучше поймем друг друга, — предложила старуха сыну.
Он ушел. А когда его через немалое время позвали опять, то он застал Лейлу успокоенной, а мать одетой для выезда. Мать не открыла, а сын не посмел спросить, что она вознамерилась делать с Лейлой и куда собирается ее везти. Друцкой был доволен, что тяжесть его поступка переложена теперь на плечи матери. Он видел из окна, что карета с матерью и Лейлой покатилась вниз по Остоженке к Колымажному двору.
Друцкая велела кучеру ехать по Тверской в генерал-губернаторский дворец.
Дорогой обе женщины не обменялись ни одним словом: старуха ничего не спрашивала, а Лейла не смела сама заговорить. Оставив Лейлу в карете у подъезда генерал-губернаторского дворца, Друцкая вошла в дом и, пробыв там с час, вернулась, довольная чем-то, с двумя казенными пакетами в руках, и приказала кучеру ехать на бульвар к дому обер-полицмейстера… Только тут встревоженная Лейла догадалась об участи, ей приготовленной. Когда карета
