— Никого чужих не велено пускать.
— Чего ты, дурак, испугался! Не узнал меня, что ли? Открывай, — заговорил Костя своим обычным голосом.
— Не узнал? Подумаешь, обрядился! Мне сказано: вооруженных никак не пускать.
— Пусти, я тебе винтовку покажу!
— Это мне без надобности.
— Так я тебя застрелю из ружья! Открывай, собачий сын!
— Сам кот суконный!
Костя просунул сквозь калитку дуло. Еванька схватил ружье за конец обеими руками и повис под ним, зажав ложу ружья в завитках решетки. Костя напрасно пытался вырвать винтовку.
— Что за шум, а драки нет? — весело спросил с улицы кто-то, подойдя к воротам.
— А! Андрюшка! — радостно воскликнул Костя. — Вот погляди на этого типа. Его оставили посторожить, а он меня не пускает. Понимаешь?
— Понимаю… Еваня, отомкни калитку. Пусти нас. Брось винтовку, — сказал Андрей.
— Тебя пущу, а его нет.
Еванька выпустил из рук ружье и приоткрыл калитку. Костя первый ворвался во двор, оттолкнул Еваньку, за ним вошел Андрюшка.
Еванька набросился на Костю и ударил его по лицу. Костя отмахнулся и кинулся бегом к дому, открыл своим ключом американский замок, юркнул в дверь.
— Ты что это за него заступаешься? Бить бы его надо! — ворчал Еванька, запирая калитку.
— Пускай пока балуется, — солидно ответил Андрюшка. — Добалуется.
— А ты где до полуночи шатался-мотался?
— Я-то? Я от Варкина ходил. Тут, брат, такие дела!
— Ну, сказывай скорее!
Мальчишки зашептались.
Первая в доме Костю увидала на лестнице, выбежав на стук двери, Аганька.
— Ах, страсти какие! — воскликнула она. — Какой юнкер пришел!
— Тсс! Погоди, Аганька, я хочу сделать маме сюрприз.
— Ступай, ступай! Папаша тебе голову намылит…
— Очень я боюсь!
Костя, не раздеваясь, с винтовкой прокрался коридором на цыпочках по ковровой дорожке к раскрытой двери в столовую. Оттуда слышны были раздраженные голоса отца и матери.
Костя притаился за дверью.
— Где он шляется? Я хотел бы знать, где он шляется в такие дни? — спрашивал, ходя по столовой вдоль окон, отец Кости, Федор Иванович.
У Кости стукнуло сердце. Он взял винтовку наизготовку и вошел в столовую.
Анна Петровна вскрикнула, откинувшись на спинку стула, и закрыла лицо руками.
— Хорош! — проворчал Федор Иванович и, подойдя к двери, щелкнул выключателем: зажглись все лампочки в люстре над столом, все бра по стенам. — Любуйтесь им, сударыня!
— Костя!.. Боже мой! Что же ты не разделся? Снимай все!.. Аганька! Вот дрянь! Все тут вертелась, подслушивала, а теперь пропала. Федор Иванович, догадайтесь позвонить.
Федор Иванович нажал кнопку звонка.
Анна Петровна повертывала сына перед собой, как куклу, целовала в румяные щеки, подернутые персиковым пушком.
— Да что это такое? — сказала Анна Петровна, расстегивая Костино пальто. — У тебя разорвано пальто? Оторвана пуговица? Фуражка в пыли?!
— Должно быть, он уже был в сражении, — буркнул Федор Иванович.
— Костя, у тебя царапина на щеке. Синяк под глазом. Что случилось?
— Все это пустяки, мама. Я подрался с мальчишками. Они хотели у меня отнять винтовку. А пальто я разорвал об нашу калитку… Папа, завтра восстание!..
— Какие мальчишки?! — гневно воскликнула мать.
— Восстание? Против, кого? — спросил отец.
Костя протянул отцу измятый листок. Федор, Иванович вслух прочел:
Временное правительство низложено. Государственная власть перешла в руки органа Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов — Военно-революционного комитета, стоящего во главе петроградского пролетариата и гарнизона.
Дело, за которое боролся народ: немедленное предложение демократического мира, отмена помещичьей собственности на землю, рабочий контроль над производством, создание Советского правительства, — это дело обеспечено.
Да здравствует революция рабочих, солдат и крестьян!
25 октября 1917 года, 10 час. утра».
— Эти прокламации расклеивают на стенах, — пояснил Костя. — Нас послали их срывать.
В дверях появилась старшая горничная Лизавета Ивановна, прямая и строгая. Она пренебрежительно покосилась на Костю и спросила Анну Петровну:
— Вы звали? Что угодно?
— Ах, Лизавета Ивановна, оставьте меня в покое! Прошу вас, чтобы никто…
— Ну-ка, ну-ка, я погляжу на моего соколика, на купидона моего, на моего красавца! — лепетала старая няня, выплывая из-за горничной серой утицей. — Ай и хорош! Ну прямо юнкер, а не гимназист!
Из-за косяка выглядывала, сияя глазами, Аганька.
— Да что же ты не разденешься? Снимай амуницию-то, — приговаривала нянька. — Да умойся. Юнкер! Прямо юнкер… Поставь ружьецо в угол, сними поясок!
Федор Иванович рассмеялся:
— Ему нельзя. Он так и спать будет, в полном снаряжении.
Анна Петровна схватилась за виски:
— Няня! Лизавета Ивановна! Уйдите! Все уйдите!
Костя поставил в угол винтовку, снял пояс с патронами, скинул пальто и фуражку на руки няни и сел за стол, к поставленному для него прибору. Няня и Лизавета Ивановна вышли, плотно притворив за собой дверь.
— Поди сначала вымой руки, а потом садись за стол, — сказал отец.
— Слушаю, папа!
Костя ушел умыться.
— Какие мальчишки? Как они посмели? — хрустя пальцами и взводя глаза, вопрошала Анна Петровна розового купидона на расписанном потолке.
Купидон целился куда-то стрелой и, лукаво улыбаясь, молчал. Не ответил и серебряный самовар, к которому затем обратилась с вопросом Анна Петровна, и даже совсем смолк, перестав кипеть. Молчали и стены. Молчал и Федор Иванович, к которому наконец обратилась его супруга. Он налил себе красного вина, отпил немного и закурил. Закинув голову, он пускал колечки, пронзая их тонкой струйкой дыма, и прислушался: с чердака над сводом доносились какие-то шорохи, стуки.
— Какие мальчишки? Я вас спрашиваю, Федор Иванович! — повторила Анна Петровна.
— Должно быть, у нас на чердаке расплодились крысы. Возятся, как лошади, — ответил Федор Иванович.
Костя вернулся в столовую умытый, с приглаженными щеткой мокрыми волосами. Шрам на щеке и глаз припудрены. Костя переоделся в пижаму расшитую венгерскими шнурами, обулся в туфли-шлепанцы.
Он молча сел за стол и принялся за еду. Мать, успокоенная его домашним видом, опять спросила:
— Какие мальчишки тебя били, мой мальчик?
— Да они не били, а только хотели отнять оружие. Наши мальчишки — Еванька с Андрюшкой. Дворников и кучеров…
— Что? Что?.. Федор Иванович, слышишь? Ты должен велеть кучеру и дворнику, чтобы они наказали своих сыновей.
— Хорошо, матушка, хорошо! Можно это отложить хоть до завтра?
— До завтра? Можно.
— Ну, а теперь давай поговорим серьезно. Винтовку и патроны я у тебя отбираю.
Костя взглянул на мать, прося поддержки. Анна Петровна сказала едко:
— Твой отец хотел сам драться на улицах, да не достал ружья.
Федор Иванович махнул рукой, задел стакан с вином и пролил на скатерть.
Рассердясь на свою неловкость, он встал и вышел из столовой.
Часы глухо и мягко пробили три. Где-то отозвались в другой комнате другие жидким серебристым звоном.
Мать и сын притихли.
