Другая палата «Козина» — также каменная, двухэтажная. В ней было 116 женщин. При ней устроена огромная келарня (кухня со столовой) и квасня. Здесь готовили кушанье, пекли хлеб и варили квас для призреваемых, для большей части остальных жителей кладбища, а частью для приезжих.
Третья каменная двухэтажная палата называется «Певчею». До 1835 года в ней помещалось рогожское училище, потом жили здесь певчие. В 1854 г. в Певчей палате жили 64 мужчины.
Четвертая палата — «Константиновская»; нижний ее этаж каменный, а верхний деревянный. Наверху в 1854 г. жило 39 женщин, а внизу 4 мужчины, назначенные для прислуги и надзора за помещением для приезжих, находившимся в той же палате. Это была огромная комната с нарами, в которой останавливались приезжавшие крестить младенцев, венчаться и пр. Она назначена была для простонародья; для людей побогаче устроен был особый приют; первостатейные же богачи останавливались в самой конторе. В комнате Константиновской палаты приезжих бывало иногда в раз человек по сту и более.
Пятая каменная одноэтажная палата называется «Холерною». В 1854 году в ней было 44 женщины. В ней от времени до времени служились тайно литургии, а 19-го июня 1850 года Софроний отслужил первую архиерейскую обедню.
Шестая палата «Антоновская» деревянная. В ней в 1854 году было 36 женщин.
В каждой палате поставлены были деревянные кровати с тюфяками и стегаными одеялами. Железных кроватей в богадельню не вносили, как «новшество»; фланелевые одеяла были, но хранились в кладовых, а кровати призреваемых были ими накрываемы лишь во время приезда важных лиц на кладбище. Белье и платье призреваемых в богадельнях приготовлялись на общественный счет, но каждому сверх того дозволялось иметь свое. Во всякой палате устроен был иконостас, перед ним стояли подсвечники и аналогий, за которыми постоянно читались, ради назидания призреваемых, Псалтырь, Пролог и другие книги. Читали особо назначенные для того женщины, известные под названием «читалок», или «канонниц». Они же в палатах отправляли часы, вечерни, заутрени.
Кроме призреваемых в палатах, призревалось 25 мужчин, живших в семи караульных избах, построенных в разных местах кладбища. Они несли посильные работы: чистили двор, кололи дрова, носили воду и таким образом заменяли работников.
В начале тридцатых годов в палатах Рогожского кладбища жило слишком тысяча человек. Уменьшение последовало с 1835 года, когда кладбище было переименовано «Рогожским богадельным домом»[316] и в нем разрешено было жить только престарелым и страждущим да небольшому числу прислуги, полагая по одному человеку на десять призреваемых.
Особый дом назначен был для призрения детей, он назывался «Сиротским домом». Здесь воспитывались так называемые «рогожские подкидыши». Их приносили на кладбище из разных мест, но обыкновенно это не были осиротевшие младенцы, оставшиеся после неимущих родителей: воспитанники Рогожского кладбища были преимущественно дети, несчастно рожденные девушками, дочерьми зажиточных старообрядцев, рогожскими читалками и канонницами, и наконец приносимые из деревень бедными родителями, особенно солдатками, ради избавления их от участи военных кантонистов. Бывали случаи, что отдавали на Рогожское кладбище своих новорожденных детей помещичьи крестьяне, для избавления их от крепостной зависимости Кормилиц на Рогожском не было; младенцев воспитывали на рожке и, разумеется, никогда не лечили. Смертность детей была столь огромна, что едва ли из сорока один достигал отроческого возраста. Такой смертностью объясняется и запас полутораста детских гробов, найденный на Рогожском кладбище в 1854 г. Когда число младенцев увеличивалось до того, что их невозможно было всех поместить в сиротском доме, некоторых помещали в доме умалишенных. Столь странное совмещение детей с сумасшедшими было прекращено министром внутренних дел Д. Г. Бибиковым в 1853 году, что возбудило ропот со стороны некоторых изуверов, по понятиям которых что сумасшедший или юродивый, что младенец — все одна ангельская душа.[317]
Для подкидышей и детей, отдаваемых на Рогожское кладбище в отроческом возрасте для обучения, существовало до 1835 г. училище.[318] В нем дети обучались чтению, письму, арифметике и церковному пению. Училище было основано на тех же основаниях, как и Гребенщиковское в Риге, закрытое в 1843 году и восстановленное с высочайшего соизволения 4-го февраля 1866 г. Из Рогожского училища выходили те певцы, которыми в свое время славилось Рогожское кладбище, выходили из него даже уставщики. Подкинутые девочки учились грамоте у читалок и канонниц, приготовляясь со временем в свою очередь сделаться такими же читалками и канонницами и произвести на свет новое их поколение. По влиянию живших на кладбище монахинь и богаделенных старух, пропитанных духом крайнего аскетизма, почти никогда рогожские воспитанницы не выходили замуж.
Рогожский сиротский дом значительно уменьшился в 1834 году, когда воспрещено было держать в нем детей свыше трехлетнего возраста, по достижении которого велено было отдавать их в императорский Воспитательный дом.[319] В следующем 1835 году закрыто было и училище, как не находившееся в ведомстве министерства народного просвещения и не подходившее по своему устройству под устав учебных заведений 1828 года. При этом учеников было велено раздать родителям, а безродных взять в кантонисты. Тогда Рогожское училище было тайно перенесено за девять верст от Москвы в удельную деревню Новинка, что близ села Коломенского, где оно и существовало до 1839 года при тамошней часовне. В этом году оно закрыто по распоряжению управляющего московской удельной конторой. Но в 1840 г. открылось, что училище не уничтожено, но перенесено в село Коломенское, к тамошней часовне, и находится под покровительством местного удельного головы.[320]
В особом доме помещены были умалишенные. В 1854 году их было 7 мужчин и 14 женщин.[321] Никакого лечения не было. В комнатах устроены были нары. Кожаных рубах для беспокойных больных не употребляли, так как это «новшество»; их заменяли старинными цепями. Две такие цепи утверждены во внутренних стенах здания. На ту же цепь сажали провинившуюся прислугу; сиживали также на ней, за пьянство и безобразие, и бродячие раскольничьи монахи. Говорят, будто в 1829 году сидел некоторое время в этом доме на цепи и греческий архимандрит Геронтий. Не имея на то документальных доказательств, не утверждаем и не отвергаем этого, но передаем как слух, впрочем, весьма вероятный.
Дом, известный под названием «Приюта», назначен был для приезда свадеб, а также для отдохновения между часовенными службами во время говенья и перед заутренями на большие праздники, прихожан, живших в отдаленных от Рогожского кладбища местностях столицы. Для сего самые почтеннейшие помещались в конторе, средние в приюте, а простонародье в нижнем этаже Константиновской палаты.
На Рогожском кладбище находились женские обители или монастыри В 1845 году их было пять: а) Пульхерьина обитель с 6 монахинями и 40 послушницами, б) Александры с 28 монахинями и послушницами, в) Девворы с 38 послушницами, г) Маргариты с 4 монахинями и 38 послушницами и д) Мелании с 10 послушницами. Всего с настоятельницами в 1854 г. осталась одна только обитель матери Пульхерии и ничтожные остатки обители Александриной.
Направо от въезда на кладбище, в узеньких закоулках, стоит невысокий деревянный, но обширный и поместительный дом с целым лабиринтом внутренних переходов, боковушек, светелок, чуланов, подклетов и подпольев с несколькими выходами наружу и даже, как носились правдоподобные слухи, с подземными переходами в соседние дома. Этот дом, уже довольно старый, состоял из двух отделений: одно называлось «Марьин дом», другое «Маргаритин дом», по имени бывших настоятельниц двух женских обителей, построенных под одну крышу. Постройка этих домов совершенно такая же, как и постройка в керженских женских обителях. Это обитель матери Пульхерии.
В прошлом столетии, в первые годы существования Рогожского кладбища, поступила сюда несмысленным еще ребенком мещанская девочка Пелагея Анисимова Шелюкова, принявшая в ранней молодости иночество с именем Пульхерии, а в 1848 году — и схиму. Без малого девяносто лет живет она на Рогожском и в столь преклонных летах сохранила память и бодрость, обладая притом редким даром слова и большою начитанностью. Пульхерия — живая летопись Рогожского кладбища, но, к сожалению, эта летопись, по весьма понятным причинам, далеко не всем доступна. Строгая аскетическая и притом вполне безупречная жизнь ее, безграничная ревность к расколу, строгое благочестие, тяжелые железные вериги, которые она носит, огромная начитанность, правдивость со своими и ловкая хитрость с нераскольниками, особенно с чиновниками, — давно поставили ее высоко во мнении старообрядцев. Московские купчихи-раскольницы постоянно ездили и ездят к ней на поклон и для испрошения молитв ее и советов по семейным делам. Слушая медоточивую речь красноглаголевой матушки Пульхерии, купчихи «таяли умом и сердцем», по выражению одной из них. И не только московские старообрядцы, но и все знавшие ее иногородные питают к Пульхерии глубокое уважение. Громко имя ее в самых отдаленных пунктах старообрядческого населения. Так, в некоторых обителях скитов керженских и чернораменских без предварительного совета и благословения матушки Пульхерии не предпринималось ничего важного. Она считается святой женщиной и почитатели ее приписывают ей даже дар прозорливости и пророчества. При такой обстановке мать Пульхерия приобрела огромное влияние на дела московской старообрядческой общины и сумела сохранять его во всю жизнь свою, никогда не возвышая голоса, никогда не переступая за ограду Рогожского кладбища. Во время оскудения священства она вместе с конторщиками много заботилась и много приложила труда и обольщений для привлечения к побегам на Рогожское кладбище православных священников, а по совращении их в раскол укрывала беглецов в своей обители и потом отправляла в какую-либо нуждающуюся в попе старообрядческую общину. У матери Пульхерии была полотняная церковь, и в ней изредка, тайно, по ночам служили укрываемые в женской обители попы литургию. У Пульхерии постоянно были запасные дары, которые рассылала она по разным местам, особенно же по селениям Гуслицкой волости. По удостоверению протоиерея Арсеньева, мать Пульхерия в то время, как он жил на кладбище (1817–1844), принимала самое деятельное участие в совращении православных мирян в свою секту. В цветущее время Рогожского кладбища под ее игуменством живало по пятидести и более монахинь и белиц. В 1854 году, когда с кладбища были уже высланы все иногородные и имеющие менее 50-летнего возраста, у матери Пульхерии осталось еще десять монахинь[322] и шесть послушниц. Кроме того в так называемом «Маргаритином доме» оставались семь женщин, не имевших иночества. Это остаток бывшей обители Маргаритиной.
Через несколько домиков от Пульхерьиной обители находилась другая женская обитель, в которой игуменствовала мать Александра. Обитель эта помещалась в доме, нарочно для того построенном бывшим попечителем Рогожского кладбища Степаном Тихоновичем Миловым, который в свое время был одним из главных деятелей по устройству заграничной старообрядческой иерархии. Через него производилась значительная часть заграничной переписки. В этом доме, так же, как и в Пульхерьиной обители, устроены были внутренние переходы, тайники и подземелья для отправления тайных треб, ночных обеден в полотняной церкви, миропомазания православных, переходивших в раскол, пострижения в иночество и пр. т. п. По учреждении митрополии в Белой-Кринице мать Александра туда перенесла свою обитель, а в июле 1852 года сделалась игуменьей Успенского Белокриницкого женского монастыря.[323] С Александрой переселились в Белую-Криницу бывшие при ней на Рогожском монахини: Варсонофия, Порфирия и Алевтина — вдова ямщика города Валдая, Василья Великодворского, мать знаменитого в истории русского раскола Павла, который вместе с Алипием Зверевым-Милорадовым, уроженцем посада Крылова, отыскал для раскольников архиерея. Александру уважали московские старообрядцы не менее чем Пульхерию, и обитель ее была едва ли не богаче всех других. В 1854 году в ней оставались только две престарелые инокини: слепая Варсонофия да больная Измарагда.
От обителей Девворы и Мелании в 1854 году и следов не оставалось.
В женских обителях Рогожского кладбища устроено было общежитие. Каждая из них имела значительные средства. Хлеб, квас, капусту, огурцы, рыбу, масло и другие запасы жительницы обителей получали от кладбища и независимо от того пользовались щедрыми подаяниями московских и иногородных богачей-раскольников. Подаяния эти раздавались к большим праздникам, а также по случаю смерти какого-нибудь раскольника. Родственники умершего обыкновенно заказывали в обителях читать псалтырь и платили за то широкою рукой. Кроме того богатые старообрядцы брали из обителей в дома свои послушниц, а иногда и самих монахинь, читать псалтырь, что называлось «стоять свечу», за что и послушницы и обитель получали денежное вознаграждение.
