приблизительно по такой схеме: нескончаемая смена властителей, перемежающаяся народными восстаниями. Создалось впечатление, что древние люди заботились только о том, чтобы указать свое место во времени, не уступить места в историческом процессе. И Марков, и Гремячев требовали знания хронологии, и Вэкэт, не любивший цифр, не полюбил истории, хотя отдельные личности его очень интересовали…
Пожалуй, наибольшее любопытство вызвали у него знаменитые путешественники. Не те, которые исследовали Центральную Африку или Америку, а те, кто ходил вот здесь, по этим же горам и холмам, по тому же Ледовитому побережью, где жил Вэкэт. Это были удивительные люди. Их рассказы, напечатанные потом в книгах, вызывали большой интерес даже у тех, кто не испытывал особого влечения к дальним странствиям. Долгая полярная ночь, северное сияние — все это необычным отблеском ложилось на облик полярных исследователей. Даже их портреты, напечатанные в книгах, отличались какими-то особенностями. В районном центре Вэкэт вплотную столкнулся с ними, с героями-полярниками, которые работали на полярной станции чуть поодаль от поселка. Они имели дело с диковинными приборами, отправляли в небесную синь шары-пилоты, продукты им привозил пароход, а для шести человек особо готовила повариха. Они изредка приходили в поселковый клуб (у них было свое кино), все в коже, бородатые, вместо папирос курили трубки Вэкэт относился к ним с особым трепетом, и это чувство окончательно не прошло даже тогда, когда он, по зрелом размышлении, убедился, что они, в сущности, ничем не отличаются от остальных жителей Севера. А кто удивится тому, что Вэкэт тонул в ледяной воде, когда дядя Вуквун учил его охотиться на морского зверя и находить твердые тропы в движущемся морском льду? Кто удивится большому черному пятну на ноге, которое оставили зубы белого медведя, когда парень сделал неудачный выстрел и попал не в сердце, а в лапу медведице? Грустное дело, конечно, когда подвиг никому не виден, куда веселее, когда со всех сторон глядят и ждут его…
Теперь Вэкэт работает в системе Главсевморпути и пользуется всеми льготами настоящего полярника. Ему даже предлагали вступить в жилищный кооператив, созданный в южном городе.
Край неба уже не пылал. Заря погасла, уступив место чистому, светлому небу, с ясно очерченной линией горизонта: вот-вот должно выглянуть солнце.
Вэкэт притормозил нарту. Остановки в это время не полагалось, поэтому вожак укоризненно оглянулся.
— Смотри, Лелю, сейчас взойдет солнце — конец полярной ночи! — успокоил его каюр.
И как ни старался Вэкэт поймать самый первый луч, самый свежий свет, но как-то сразу показалась большая часть солнечного диска, и весь окружающий простор залило розовым светом. Диск был слегка приплюснут. Вэкэт ждал душевного волнения, песни в груди, но ничего этого не было, лишь сожаление о том, что не удалось поймать чудо. Быть может, самым трогательным в этом восходе солнца было то, что заблестел отполированный сухим снегом металлический наконечник остола.
Вэкэт тронул собак. Солнце долго не опускалось за горизонт, словно раздумывая, оставаться ему в промороженном небе или опуститься за горизонт.
За мысом Гавайи сжатие потревожило морской лед. По цвету неба угадывалась открытая вода, и Вэкэт подумал: не худо было бы сделать двухдневный привал, попытать счастья в открытой воде.
Быстро кончился первый солнечный день, и надо было кормить собак. Вэкэт повернул упряжку в открытое море, чтобы переночевать поближе к разводью, а рано поутру, когда посветлеет, выйти с ружьем на ледовый берег. Ночевать на льду Вэкэт не опасался — в это время года ветер не отгонит лед от острова, а сжатие он успеет услышать заблаговременно. На случай же, если льдина расколется прямо под ним, он улегся спать на нарте: трещина не бывает сразу такой широкой, чтобы поглотить нарту вместе с упряжкой.
Собаки долго не могли угомониться, вздрагивали во сне: видно, им не очень было уютно над толщей ледяной соленой воды.
Утром Вэкэт решил подольше поваляться в спальном мешке. Он лишь протянул руку, чтобы зажечь спичку и засветить стеариновую свечу. Слабое пламя показалось ярким: оно отражалось от тысячи мелких ледяных кристалликов, наросших за ночь на ткани палатки.
Колеблющийся огонек свечи понемногу нагревал воздух, и вскоре кристаллики льда стали обрываться и падать Вэкэт чуть отвернулся, чтобы защитить лицо от холодных капель.
Но эта маленькая хитрость не избавила его от начавшегося дождика, и ему пришлось спешно вставать, чтобы не замочить спальный мешок, поскорее натянуть на себя одежду, которая могла отсыреть.
Вэкэт достал карабин, проверил его и набил полный магазин. Прежде чем отправиться к черневшему поблизости разводью, еще раз проверил, крепко ли вбит остол, на котором держалась собачья упряжка. Затем он выстрелил по темневшим на фоне светлеющего неба ропакам. Льдина разлетелась на мелкие осколки: будет тюлень, охотник уж постарается не промахнуться.
Разводье было совсем небольшое, точнее — это была широкая трещина, образовавшаяся недавно.
Вэкэт уселся с южной стороны и положил на колени карабин. У ног его лежал свернутый кольцом, готовый к употреблению акын [Акын — закидушка с острыми крючьями для вылавливания из воды убитых нерп. ] с деревянной грушей, утыканной загнутыми крючьями.
Едва охотник приготовился к долгому и терпеливому ожиданию, как с легким всплеском показалась нерпичья голова и тут же грянул выстрел. Через две минуты на льду лежала туша жирной нерпы. Вторая нерпа была добыта буквально через четверть часа после первой.
Заря уже пылала в полнеба. Мороз усиливался, и при свете наступающего дня Вэкэт видел, как разводье сужалось, ломая ледок, успевавший нарасти у краев.
Послышался отдаленный грохот. Вэкэт поднял глаза и увидел ледяной вал, надвигающийся с севера, подобно морской волне. Ноги почувствовали дрожь ледяного панциря. Вэкэт вскочил и, ругая себя за беспечность, заторопился к упряжке, однако не забыв прихватить убитых нерп. Пока он скатывал палатку, укладывал на нарту пожитки и привязывал к нарте убитых нерп, грохот стал явственнее. Собаки насторожили уши. Некоторые уже повизгивали от страха, а коренная вдруг завыла таким голосом, что у Вэкэта похолодело на сердце. Он боялся оглянуться, но все же не смог удержаться. Ледяной вал вырос и был уже совсем близко.
Собаки рванули сразу, как только каюр уселся на нарту. Они мчались к земле, к твердой, надежной черте, которая становилась все отчетливее при свете медленно нарождающегося дня: земля начиналась там, где кончалось нагромождение льда. На земле тоже были снег и лед, но уже ровный, разглаженный ветрами на пряди заструг и невысоких сугробов.
Нарта подпрыгивала на ропаках, и каждый раз Вэкэт со страхом думал, не оборвались ли ремни и не отцепились ли нерпы. Теперь он не боялся оглядываться. Ледяной вал уже дошел до разводья, обрушился в воду. Казалось, он нашел там свой конец. Но это было не так. Противоположный, северный лед вдруг стал дыбом, двинулся на южную кромку и подмял ее под себя. А берег был еще довольно далеко. Вчера, в поисках разводья, Вэкэт не заметил, как пересек границу прибрежного припая и вольного, дрейфующего льда. Лишь теперь он понял, что, будь ледяной вал с юга, ему пришлось бы спасаться в глубину дрейфующего льда, туда, где в январе 1914 года было раздавлено льдами судно капитана Бартлетта 'Карлук'.
Ледяной край припая был чуть выше уровня дрейфующего льда. Вэкэт на ходу соскочил с нарты и помог собакам одолеть небольшой подъем. Словно почуяв, что опасность позади, собаки пошли тише. Отъехав подальше от кромки припая, Вэкэт остановил нарту и оглянулся. Ледяной вал вырос до высоты трехэтажного дома и неудержимо надвигался на припай. Вот он подошел к ледовому берегу и накрыл его. Вздрогнул накрепко вмерзший лед, и эхо побежало по ропакам и торосам, обогнав упряжку Вэкэта. Сжатие закончилось, разбившись о несокрушимую крепость ледового припая.
Вэкэт тронул упряжку и неторопливо направился дальше.
Галечная гряда была покрыта снегом, но под нартой снежный покров рушился, и полозья порой чиркали по камню. Кое-где виднелись обломки плавника, а иногда целые деревья, с сучьями, с ободранным корьем. Чаще всего попадался строевой лес, брусья, доски, бревна. Кое-где виднелись разбитые деревянные бочки, ящики, поцарапанные льдами, железные банки с разными надписями.
Под нависающим скалистым мысом Вэкэт остановился. Он решил сделать большой привал: покормить собак, отдохнуть, подкрепиться свежим мясом. На этом мысу находился один из геодезических знаков, который надо было проверить.
Вэкэт не спеша разбил палатку и принялся собирать плавник для большого костра. Нащепав маленьким топориком лучину, развел огонь и подложил несколько больших, высушенных морозом и ветром бревнышек. Огонь дружно занялся, дерево затрещало, и к небу потянулся почти незаметный легкий дымок. Вэкэт разложил костер в виде полукруга. В центре поставил палатку. За линией огня расположились собаки: они все же мерзли и тянулись к живительному теплу, расправляя лапы.
Вэкэт положил оттаивать нерпичьи туши. Можно было бы разрубить их топором, но если есть возможность разделать их по всем правилам, разнимая по суставам, то уж лучше сделать так.
Вэкэт накормил требухой и тюленьим жиром собак.
А для себя наварил большой котел. Мясо было нежное, сочное, чуть недоваренное. В этот день он пил не чай, а крепкий мясной бульон.
Начало смеркаться. Вэкэт отложил на следующий день поход к геодезическому знаку и, осмотрев собачью упряжь, забрался в палатку.
При свете свечи достал потрепанный том 'Гостеприимной Арктики'. Книга была издана в 1948 году довольно большим форматом, и Вэкэт перед дорогой колебался: брать ее с собой или оставить на полярной станции. Перелистав несколько страниц, Вэкэт нашел место, которое искал. Это было описание ледового торошения. 'Нашим глазам открылось величественное и жуткое зрелище. Встречное поле целиком двигалось по направлению к востоку и часто сталкивалось с полем, на котором находились мы. Слышался оглушительный грохот трескающегося, ломающегося и дробящегося льда; льдины с дом величиною низвергались в воду с легкостью пробки. Встречное поле мчалось со скоростью около 2 км в час, и столкновение его с крепким береговым припаем предвещало недоброе…' Дальше все было так, как видел Вэкэт несколько часов назад. Следовательно, скорость его собачьей упряжки была больше, чем два километра в час, если ему удалось уйти от ледового вала.
Чтение замедлялось растревоженными мыслями. Они приходили к Вэкэту каждый раз, когда он забирался в спальный мешок: это воспоминания о прожитом.
Чаще всего на память приходил интернат — большой двухэтажный дом с уютными комнатами и с большим гимнастическим залом, где с потолка свешивались кольца и толстый канат. На противоположных стенах были укреплены корзины вроде тех, с помощью которых во время осеннего хода ловили мелкую рыбешку — вэкын, только без днищ. Дощатый пол был расчерчен, и учитель физкультуры Бочкарев учил старшеклассников баскетболу.
Еще среди зимы, когда кончились зимние каникулы, в школу пришел председатель райисполкома. У него было большое конопатое лицо и маленькие глаза. Он был в парадной форме — в новом, сшитом в московском ателье костюме, в скрипучих ботинках. Нейлоновую рубашку украшал красный, связанный из нейлоновой нити, галстук. Вся грудь у председателя была в орденских планках, и ребята, которые видели председателя чаще всего замотанным, утомленным, охрипшим от крика и речей, удивились.
Будущие выпускники собрались в спортивном зале. Из классов принесли стулья, а в конце зала, где стояли обшитые дерматином деревянные кони, установили стол и покрыли красной скатертью. На скатерть поставили графин, стакан и положили несколько чистых листов бумаги.
