Неведомых сил, которые могут повлиять на жизнь человека, то глубоко ошибается. Духи — не люди и не животные. Они не оставляют следов на снегу, как белый медведь или росомаха, не устраивают лежбище, как моржи. Они незримо существуют и незримо влияют на жизнь природы и человека.
— Мы зацепились только за краешек острова, за малую его часть, — продолжал Ушаков. — А вот когда я летал на самолете, я видел другие места, которые, возможно, намного лучше, чем то, где мы поселились.
— У Апара хорошие собаки, — сказал Иерок. — Он может с тобой поехать.
— И я бы очень хотела, — робко вздохнув, произнесла Нанехак.
— А кто же будет в яранге? — хмуро спросил Иерок. — Ты хочешь оставить меня одного?
— Да нет, отец, — смущенно ответила Нанехак. — Я никогда тебя не оставлю.
Лицо старика разгладилось, он благодарно улыбнулся дочери и сказал:
— А может быть, я наберусь сил и тоже отправлюсь вместе с вами в далекое путешествие.
— Вот было бы хорошо! — воскликнула Нанехак и обернулась к Ушакову: — Отец умеет строить снежную эскимосскую хижину! Когда горит жирник, внутри так тепло, даже спальный мешок не нужен!
В душе Иерока зажглось нечто давно знакомое, когда он был молодым, готовым пуститься в любое путешествие — в дальнее или ближнее.
В молодости он побывал во всех селениях, где обитали его соплеменники — от смешанного чукотско-эскимосского Уэлена, далее через Наукан и Кэнискун и другие села до южного Уэлькаля. Это на своем берегу. Потом пошли острова — Имаклик и Иналик, Сивукак, а на востоке — уже на Аляске — мыс Уэльского, Коцебу, Ном, Кинг-Айленд… Там он побывал, когда нанялся на китобойную шхуну. Иерок проплыл до самого Сан-Франциско, катался на электрическом трамвае, пытался есть с помощью палочек в китайском ресторане Чайнатауна.
Плавал Иерок и на русских судах и доходил до Владивостока. Два раза зимовал в Петропавловске-Камчатском. Там и научился русскому языку. Впрочем, он довольно хорошо знал и английский. Отличал русские и латинские буквы и даже мог прочитать этикетки на мешках и ящиках, но дальше этого его познания в русской и американской грамоте не пошли, и теперь он сожалел о том, что в свое время не приложил усилий, не овладел этим чудом.
Вообще, о многом жалел теперь Иерок. Он понимал, что близится совсем другая, новая жизнь, а своей собственной осталось уже мало, и это чувствовалось по тому, как по вечерам приходила усталость, разливалась по всему телу.
Но может быть, ему еще удастся поездить по острову?
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Апар сегодня поднялся пораньше, принес воды из ручья для утреннего чая. Пришлось долбить уже довольно толстый лед. Еще несколько дней, и ручей промерзнет до дна, тогда воду надо будет добывать из снега или льда.
Настоящего снегопада еще не было, и тундра, в основном, лежала голая, потемневшая в тревожном ожидании больших морозов и ураганных ветров со стригущим, острым, как хорошо отточенный нож, снегом.
Удаляясь от морского берега, Апар то и дело нагибался, разгребал скопившийся между кочками снег, брал в горсть необыкновенно высокий, пушистый, с голубоватым отливом олений мох — ватап и чувствовал в себе нарастающее тепло: какой прекрасный корм! И сколько его вокруг — целые нетронутые пастбища, покрытые толстым ковром вожделенного для оленей мха! Поднимаясь на холмы, Апар пристально всматривался в складки тундры, в размытый от низких облаков горизонт в надежде увидеть знакомый рогатый силуэт оленя. Но похоже, их здесь не было. Потому что даже на самых богатейших пастбищах Апар не находил и намека на этих животных.
Неужто земля тут и в самом деле не тронута оленьим копытом? А какие стада она могла бы кормить?
Даже здесь, вокруг нового поселения, можно держать стадо в несколько сотен голов, перегоняя его с одного места на другое, от морского побережья к вершинам вон тех холмов, что темнеют на севере!
На этих нетронутых пастбищах можно жить спокойно, не тревожась о будущем, не боясь, что бескормица заставят гнать стадо в далекие незнакомые земли, где в любую минуту можно ожидать нападения разгневанных местных хозяев. Такое нередко случалось в жизни Апара, когда он ходил за оленями в родном стойбище. Да и рассказы старших были полны воспоминаний о кровавых стычках из-за оленьих моховищ с соседними корякскими племенами… Похоже, что здесь, на острове, нет комара и овода. А если пет и волков, то остров можно считать настоящим раем, и жаль, если олени и впрямь тут не обитают.
С моря потянуло, ветром. Серый язык тумана вылез на землю и пополз в тундру, заполняя низкие места, распадки, долинку, на которой блестел свежим льдом замерзший ручей.
Апар заторопился в поселок. Окрестности здесь еще не знакомые, и с непривычки легко заблудиться. Новая земля пока внушала опасение, и тревожное ожидание какой-нибудь каверзы или беды не покидало Апара, как, впрочем, и других новоселов острова Врангеля.
Начался снегопад. Это был настоящий снег, не похожий на летний, сразу тающий, как только касался земли. Снежинки ложились на промерзшую тундру, и их сразу покрывали другие, образуя свежий снежный покров, который не растет уже до весны.
Ушаков разделил людей на две группы. Те, что хорошо освоились с инструментами — рубанками, лучковыми пилами, остались на окончательной отделке дома, а другие занялись постройкой склада. Довольно быстро и дружно возвели каркас и стены, но, когда дело дошло до крыши, ветер усилился и начал вырывать из рук листы кровельного железа. Пришлось прервать работу.
Апар осторожно спустился с крыши по сколоченной наспех деревянной лестнице и вошел в большой дом. Даже еще окончательно не отделанный, он казался надежным убежищем. Будущие его жители благоустраивали свои комнаты, обставляя нехитрой мебелью.
В комнате Ушакова на табуретке, неуклюже свесив ноги, сидел Иерок и наблюдал, как хозяин расставлял на полке книги.
Полистав одну из них и возвращая ее на место, старик заметил:
— А голова у тебя от чтения не болит?
— Нет, — ответил Ушаков. — Чтение хорошей книги — это настоящее удовольствие. Ведь у тебя не болит голова, когда ты слушаешь хорошую сказку?
— Это верно, — поддакнул Иерок.
— Вот так и чтение, — продолжал Ушаков. — Читай и читай…
— Но все равно, — засомневался эскимос, — одно дело слушать ушами, а другое дело — смотреть, да еще такую мелкоту…
— Ничего, обустроимся, — обещал Ушаков, — откроем школу для взрослых.
— Однако, я уже стар для обучения грамоте, — заметил Иерок.
— Возраст тут не помеха. Вон и Апар будет учиться. Апар молча кивнул.
— Грамота нужна всем.
— А оленей здесь нет? — в который раз спросил Апар. — Как думаешь, умилык?
— Оленей? — переспросил Ушаков. — Насколько мне известно, оленей на острове Врангеля не разводили… Может быть, дикие есть?
— Я ходил по тундре, следов не видно, — печально сказал Апар.
— Нет так нет, — промолвил Ушаков, не понимая, к чему тот клонит.
— Было бы хорошо завести здесь оленье стадо. Я смотрел — корму много, и он совсем нетронутый.
— А что! — воодушевился вдруг Ушаков. — Почему бы нам не завести оленей?
— Кочевники не отдадут, — веско заявил Иерок. — Я же говорил тебе… Когда оленные люди продали живых оленей американцам на Аляску, в тундру пришел мор.
— Я это помню, — подтвердил Апар. — Тогда наша семья потеряла половину стада, хотя мы лично оленей не продавали.
— Возмездие настигло всех, — продолжил Иерок. — И тех, кто продавал, и тех, кто мог это сделать.
— Мы перегоним несколько стад с пастухами точно так же, как кочуют оленные люди… Разве вы не кочевали на ближайшие острова?
— Кочевали, — с готовностью ответил Апар. — Наше стойбище по весне, когда лед еще был крепок, переходило на остров Аракамчечен и там летовало.
— Не знаю, — с сомнением покачал головой Иерок, — как бы снова беды не случилось.
В комнату заглянул Скурихин.
— Георгий Алексеевич! — встревоженно сказал он. — Овоща надо спасать. Померзнут. Мороз крепчает.
Бросив свои дела, Ушаков позвал людей переносить в одну из комнат недостроенного дома запасы свежей картошки, капусты, лука и чеснока. Все, что не поместилось под крышей, пришлось сложить в углу будущего склада и укрыть оленьими шкурами.
Апар смотрел на это обилие продуктов и с удивлением отмечал про себя, что русские в еде весьма разнообразны и привередливы. Это не шло ни в какое сравнение с тем, что ел оленный чукча или морской охотник-эскимос. Зимой, как предполагал Апар, они будут есть в основном копальхен, изредка сдабриваемый квашеной зеленью. Большим лакомством будет свежая нерпа, да и то еще неизвестно, какой тут, на острове, будет зимой охота. В тундре еда тоже не отличалась особым разнообразием. У русских же одних консервов было столько, что и запомнить-то невозможно. Были и соленые, и кислые, и сладкие. Было мясное и растительное. И это, не считая муки, макарон и разных круп, масла жидкого и твердого, сахару, меду и галет.
Как объяснил Ушаков, большинство продуктов будет продаваться эскимосам за пушнину и другие вещи, добытые охотой, выдаваться в оплату за помощь, оказанную при строительстве дома, склада, при выгрузке оборудования. Конечно, при нужде можно, наверное, было бы прожить и на русской еде, но все же хотелось своей, привычной. Апар заметил, что после русской еды чувство голода наступало довольно быстро и ощущение было такое, будто ты ничего не ел настоящего. Но главное, после всех этих травянистых блюд не восстанавливались силы, не проходила усталость.
Ушаков особенно дорожил свежим луком и чесноком я дал попробовать Апару эти лакомства. Что касается лука, то похожее растение встречалось и в тундре, отметил Апар. Правда, луковицы его были мелкие, и потому в пищу употреблялись травянистые стебли. Ели их с оленьим мясом, смешивая эту траву с другими зелеными приправами. Особенно хороша была каша из содержимого оленьего желудка, когда в нее добавлялся тундровый лук. А вот чеснок Апару совсем не понравился: он был очень резок и щипал язык. И еще одно заметил Апар: русские любили солить пищу, да так, что ее невозможно было взять в рот. Лук и чеснок, объяснил Ушаков, предохраняют русских от зимних болезней.
