Как бы то ни было, но Уэнделл совершенно непроизвольно отпрянул назад. Со странным, раздвоенным чувством он посмотрел на огонек сигареты, на повисшее в воздухе щупальце и ощутил, как странное оцепенение в теле и в мыслях медленно разливалось дюйм за дюймом, погружая в пустоту безразличия, безволия. Потребовалось значительное усилие, чтобы стронуться с места и уйти. Он нетвердо переступал одеревеневшими ногами. Потом в глубокой растерянности поднялся на палубу. Он поторопился рассказать об этой нелепости коллегам, внеся вполне понятное смятение в их представление о вкусах, запросах, инстинктах и сообразительности головоногих.
— Представьте себе, — сообщил Уэнделл жадно слушавшим коллегам, — мое, мягко говоря, удивление на феноменальную реакцию Кузена. Я стоял и, посматривая на него, курил. Казалось, он внимательно наблюдал за мной. Устремленные на меня стебельчатые глаза, как два бинокуляра, и какая-то не вполне ясная заинтересованность в поведении. Мне вдруг представилось, что кальмара взволновала моя сигарета. Его щупальце повисло в воздухе и потянулось к сигарете. На миг я мысленно увидел чудовищную картину: кальмар с зажатой в щупальце намокшей сигаретой, пробующий ее на вкус!.. Фантосмагоричность этого меня сразила, и я отпрянул.
— Не я был на вашем месте, Уэнделл, — хохотнул Марби Кэйл, — у меня он бы закурил! Клянусь вашей склонностью к метафизическим открытиям, Уэнделл, Кузен Бенедикт еще многим нас поразит. Я нахожу, что мы столкнулись с уникальным случаем парапсихологического, гипнотического воздействия животного на человека.
Остаток дня Арчибальд Уэнделл провел в размышлениях, которыми ни с кем не поделился. Среди ночи он поднялся с постели и до утра шелестел страницами книг.
Утром Уэнделл казался невыспавшимся и был более молчалив, чем обычно; позавтракав, он куда-то исчез, и его коллеги решили, что он провел это время в обществе кальмара. Действительно, он провел около получаса в сырости и духоте трюма возле большого неподвижно закрепленного канатами вместилища воды. Появившись в начале одиннадцатого с несколько разочарованным лицом, Уэнделл почти машинально справился о самочувствии мистера Лэроя и, не дожидаясь ответа, сообщил:
— Вчера в темноте я мог и ошибиться, хотя, припоминая все подробности, думаю, что ошибки быть не могло. Только что я снова предложил кальмару на выбор раскуренную сигарету и кусок сахара. Ни то ни другое на сей раз не вызвало у него никаких эмоций. Это, понятно, удивило меня, но, повторяю, вчера ошибиться я не мог. В литературе мне не удалось найти никаких указаний на этот счет. Вам тоже ничего такого не встречалось?
— Даже приблизительно похожего, — развел руками. — Вы просто не поняли его намерений, — смущенно посопев, проговорил он, взглядом ища поддержки у Кэйла.
— В этом кальмаре сидит сам черт, — отрезал Кэйл и, повернувшись к ним спиной, стал смотреть на всхолмленную равнину океана. Подумав, он добавил: — Не удивлюсь, если выяснится, что кальмар наделен человеческим интеллектом.
Через три дня шхуна попала в небольшой шторм, который явился слабым отголоском прошедшего далеко от их курса тайфуна. «Аргонавт» не потерял даже лоскута парусины, и дальнейшее их плавание не было ничем омрачено. На большей части обратного пути им сопутствовала прекрасная погода.
Однако незадолго до прибытия на атолл настроение научных работников начало портиться. По просьбе Кэйла в радиограммах со шхуны Холт воздерживался от сообщений о конкретных результатах экспедиции. Предстояла малоприятная встреча с директором морской лаборатории на атолле мистером Брэдшоу, и последние ночи перед прибытием на станцию трое коллег провели в маловразумительных совещаниях. Им нечего было противопоставить вероятному раздражению профессора Брэдшоу, и впустую затраченные средства тяготили их, как невысказанное обвинение. Их прения в облаках сигарного дыма становились день ото дня все более громкими и все менее сдержанными. Даже обычно осторожный в суждениях Лэрой утратил присущий ему боязливый тон и перед грозившими неприятностями проявил в разгорающихся спорах несвойственное упрямство.
Чары Морфея спугнули исследователей. Вместо сбора научного материала зоологи обогатили себя только странными впечатлениями. А это был не тот груз, который мог по достоинству оценить Брэдшоу. Для этого педанта их груз будет слишком легковесен. Ему явно недоставало материальности… Один скромных размеров кальмар! Правда, редкий, глубоководный…
Но исследователи несколько преувеличили будущие неприятности. Мистер Брэдшоу не кричал, не топал ногами, не воздевал руки к небу. Он даже, как им показалось, не изменился в лице, когда, обойдя все помещение судна, спустился по наружному трапу на бетонные плиты мола. Его загорелое лицо не отразило ни гнева, ни разочарования. Но, сидя в креслах у него в кабинете, трое ученых испытывали чувство, будто сидели на горячих углях.
Директор слушал их долго и внимательно, не перебивая.
Хладнокровнее других вел себя Холт. Попыхивая непринужденно сигаретой, он как бы невзначай бросал то на одного, то на другого дружески укоризненные взгляды, говорившие: «Я предупреждал вас, я вам советовал не придавать чрезмерного значения всей этой чертовщине, но вы захотели жить собственным умом». Впрочем, он оставался строго объективным, когда заговорил о странном феномене. Брэдшоу по большей части отмалчивался, предоставляя другим строить гипотезы.
— С тех пор вы не замечали ничего, что вам показалось бы, ну, скажем, сверхъестественным? — обратился он к ученым в конце беседы. Зоологам пришла одна и та же мысль, что их, возможно, заподозрили в помешательстве, и они переглянулись. И этот удивительный взгляд растопил лед взаимного недоверия и обид. Невольно они дружно рассмеялись, хотя повода для неожиданного веселья Брэдшоу мог и не найти.
Профессор Бенджамен Брэдшоу, флегматично рассматривавший свои руки, поднял на сотрудников светлые маленькие глазки и холодно поочередно оглядел каждого, словно и вправду сомневаясь в их рассудке. Затем, выразив столь же прохладно свое удовлетворение, отпустил их, как провинившихся школьников, движением длинной тонкой кисти.
Они вышли сконфуженные, немного растерянные оттого, что не могли составить никакого определенного мнения относительно результатов визита и своего ближайшего будущего.
Они не знали, что, когда за ними закрылась дверь, Брэдшоу сразу утратил педантичность и сдержанность: он схватил судовой журнал «Аргонавта», раскрыл его и буквально впился в его страницы, бледные губы его были плотно сжаты, и он снова и снова пробегал глазами каждую строку…
Под океанариум была оборудована часть естественной лагуны атолла. Лагуна имела форму неправильного овала с тремя вытянутыми рогами. Ее наибольшая длина приближалась к двум с половиной морским милям, с севера ее перегородили бетонной стеной. У края образовавшегося огромного бассейна над водой на бетонных столбах поднималось длинное в форме буквы «Т» здание морской лаборатории. Бассейн разделили перемычками, и в каждом из отсеков была своя фауна и флора.
Двухэтажное здание из стекла и алюминия, обдуваемое со всех сторон ветрами, было прикрыто для защиты от обжигающих солнечных лучей и от тропических ливней пологой, двускатной, почти плоской крышей с далеко выступающим карнизом. Пассатные ветры умеряли дневной зной, искусственно охлажденный воздух поступал в здание, и даже в сильную жару в нем чувствовалась прохлада.
Минуло не больше трех недель, и кузен Уэнделла мистер Бенедикт, словно восставший из небытия после письма Марби Кэйла, находился уже в пути где-то в районе Азорских островов (лететь самолетом он не решился), чтобы лично принять обещанный ему подарок. И тут небывалое происшествие стало надолго предметом самых горячих споров на атолле.
По заведенному порядку сотрудники лаборатории приступали к работе в шесть утра. Время между двенадцатью и восемнадцатью часами они могли использовать как им вздумается. Это была сиеста — время дня, когда зной достигал наивысшей силы и расслабляюще действовал на человека. Занятия возобновлялись к вечеру и при желании могли продолжаться далеко за полночь. Чтобы не отвлекать персонал морской станции от исследовательских работ, исключить нежелательные конфликты и не застраивать атолл многочисленными домами, к службе на станции допускались только холостяки или те, кто согласен был надолго оставить семью на континенте.
Скандальное происшествие, взбудоражившее весь атолл, произошло в понедельник в конце января. Дневная жара уже спала, но странное до нелепости сновидение и ноющая боль в деснах заставили ассистента Марби Кэйла — Хьюберта Рутта — проснуться. Начинало смеркаться, электрический вентилятор
