они разлучены и она никогда их больше не увидит. Тому, что она чувствовала, слезами не поможешь. «Их убьют, — подумала она, когда наконец осталась в комнате майора одна, — наконец-то они перестанут бояться и ощущать боль, но с ними вместе уже умерла и я, ведь только они знали, какова я на самом деле, когда не держу себя в руках. Какова я та, которой ни Ирэн, ни Бланка никогда не могли видеть, потому что я не смела показаться им целиком, ведь я постоянно чувствовала, — в какой бы мере они ни принадлежали моей жизни, они находятся внутри какого-то круга, а я вне его; какова я та, какой не могли меня видеть и майор с Балинтом, — ведь, бывая с ними, я всегда сдерживалась, мне хотелось, чтоб они так же надежно оградили меня от опасности, как были ограждены сами, чтоб оставили у себя, как беспризорную собачонку; на свой лад, потихоньку я, однако, все время навязывалась им — так сильно я любила Балинта».
Исчезновение Хельдов Генриэтта поняла так, словно они и в самом деле куда-то отбыли, куда скоро отправится и она сама; когда они, бывало, собирались на отдых, мать выезжала первой, чтоб заранее приготовить для них жилье на Балатоне. «Они ждут меня», — решила про себя Генриэтта и часами размышляла о том, где и как она встретится с ними снова.
По-особому она оплакала себя только в третьей смерти. Это была самая незначительная из ее смертей, которая ни в чем не меняла фактов, не несла в себе ничего нового и все-таки сильно подействовала на нее — возможно, потому, что была наивней, чем предшествовавшая ей вторая, и как раз из-за этой наивности очень страшной. Майор объяснил, каким образом Темеш подаст ей знак, когда и что делать: если она услышит звонок, увидит, как Темеш открывает кому-то калитку, а затем, стоя в саду у фонтана, громко сетует на трудности со снабжением, то пусть бежит из комнаты жены майора на чердак, ибо такой посетитель, возможно, просто зашел узнать насчет комнаты; жалобы по поводу задержек на почте или воздушной тревоги обозначали тайник в угольном погребе позади кучи угля; но если Темеш повернет разговор на тему об аптеке или болезни, тогда нужно спуститься в сад к плетню, который уже так растрепался, что походил на кустарник, и, прячась за ним, пробраться в прежний сад Хельдов до общей высокой ограды. Здесь, как и в том заборе, что разделял участки Хельдов и Элекешей, Балинт отбил несколько досок, чтобы Генриэтта могла пролезть, — стало быть, если Темеш заговорит про аптеку и про болезнь, то Генриэтта, прячась за плетнем, который на всех трех участках был одинаково высоким и густым, должна от Биро через свой бывший сад попасть в погреб к Элекешам.
Прошла уже неделя, как она жила у майора, когда позвонили, и Темеш с двумя незнакомыми людьми — женщиной и мужчиной — остановилась возле фонтана. Спрятавшись за занавеской, Генриэтта хорошо видела их и слышала разговор, — они спрашивали насчет помещений для жертв бомбежки. Темеш в двух словах упомянула про трудности со снабжением, потом заявила, что дом майора избавлен от каких-либо постоев, тогда мужчина с женщиной заявили, что хотели бы взять на учет число комнат, — может случиться, что при безвыходном положении здесь все же придется кое-кого разместить. Генриэтта выбежала из комнаты жены майора, где жила, по деревянной лестнице поднялась на чердак и уже направлялась к условленному тайнику позади старых чемоданов, как вдруг остановилась. Остановилась и забыла, что ей наказывали, заглядевшись из чердачного окна на свой сад. Сверху ей хорошо была видна садовая калитка — запасной вход, — и стоявшие на лестнице стеклянные банки; бросились в глаза зеленые, разрезанные пополам огурцы, на крышках банок еще лежал хлеб, — все, как мать оставила в тот день. Дальше меж двух платанов покачивались на ветру качели. Сад был пуст, земля на неполитых клумбах засохла. Генриэтта стояла и рыдала так громко, что сама испугалась, — как бы внизу не услышали; в ужасе попыталась собраться с силами, но лишь горше полились слезы: огурцы, бидон для поливки и качели живо напомнили ей о случившемся, о том, что у нее нет больше дома, негде жить и нет никого из родных, даже имя чужое; если спросят, кто она, следовало отвечать, что ее зовут Мария Киш, отца Антал Киш, а мать Нора Мюллер. Когда до нее дошло известие о помолвке Балинта, когда она поняла, что никогда больше не увидит ни Хельда, ни мать, ей стало жутко, и чувство это уже невозможно было излить в слезах. Теперь, в минуту своей третьей смерти, она понимала непреложную силу фактов и их окончательный смысл.
В тот день, когда наступил роковой момент, Балинта с нею не было, он обещал вернуться из больницы только ночью. Майор велел госпоже Темеш жить, точно следуя заведенному порядку, ходить той же дорогой, к которой она привыкла в обычных обстоятельствах; таким путем и отправилась она в тот день из дому — обменять продовольственные карточки. Генриэтта попробовала читать, послушала радио. Темеш пришла с опозданием и в дурном расположении духа, какое-то время молча сновала туда-сюда по комнатам. Генриэтта уже знала об этой ее привычке: если Темеш, не говоря ни слова, поднимает в квартире возню, значит, она возбуждена и расстроена. Генриэтта видела, как Темеш пробует дозвониться Балинту в больницу, дозвонилась было, но Балинта не застала. И так трижды. Генриэтта хорошо все слышала, но между тем в ушах звучало и что-то еще, совсем близко от них, — какой-то шум, грохот, хлопанье, будто где-то швыряли на землю тяжелые предметы. Наконец Темеш вошла к ней и рассказала о том, что заметила, когда ходила за продовольственными карточками. Военные власти или кто-то там еще вытребовали себе дом Хельдов и теперь выносят мебель и сваливают в саду; она спросила у часового, стоявшего у ворот снаружи, что они собираются сделать с домом, и тот ответил, что здесь будет перевязочный пункт, временный госпиталь, из-за бомбежек в городе полно раненых, которых негде разместить.
Генриэтта лишь молча смотрела на Темеш. Удивлялась, что знает ее с шестилетнего возраста и все еще не научится думать ее мыслями, настолько не совпадают они в оценке вещей. Допустим, Темеш понимает, что теперь, если придется бежать из дома, потребуется ввиду происходящего придумать что- нибудь другое; раз дом Хельдов превращен в перевязочный пункт, то с завтрашнего дня уже нельзя будет в случае опасности пробраться к Элекешам через сад. Однако не все ли равно? Вот придет Балинт и скажет, что будет дальше, он ведь и так обещал, что в этом доме она ненадолго. А Темеш ломала голову — неужели эта девушка не понимает, что случилось, или ей все уже настолько безразлично, что она ничего почти не замечает? Балинт должен нынешней же ночью увезти ее отсюда; случись налет или стрельба, ей все равно придется выйти из дому, а тогда уж и майору на фронте не избежать неприятностей. Ведь на улице Каталин Генриэтту знают все.
Генриэтта вышла из комнаты. Дойдя до деревянной лестницы, сняла туфли, чтоб Темеш не слышала, в какую сторону она повернет, прокралась на чердак, где сегодня уже один раз побывала, и глянула вниз. Там было полным-полно солдат, вся их мебель валялась в саду, возле розовых кустов; в одну кучу были свалены стол, кровать, буфет, стулья; солдаты как раз разбирали содержимое ящиков, книги, белье. Она увидела свои платья, школьный портфель, — все приметы ее жизни лежали перед нею, устилая сад. На одном из кресел висели и белые халаты Хельда, только шкафа, где отец держал свои инструменты, не было видно, должно быть, остался в приемной, где стоял всегда.
Замерев, она смотрела на частицы своего прошлого и думала о том, что у каждой из них своя история, а те, кто копается в них, ничего этого не знают, чужим вещи ничего не говорят. Солдаты работали споро, почти профессионально, никто из них не пытался сунуть что-либо себе в карман, все раскладывалось по принадлежности, стул к стулу, картина к картине, мелочь в корзину, постельное и нательное белье опять-таки в особую кучу. Генриэтте вдруг подумалось о запахах, — как славно пахнут подушки или свежевыстиранные накрахмаленные халаты; о полотенцах, — как приятно они касаются кожи. Все было растрепано, распалось на составные части, на ее глазах дом разваливался на куски, и куски эти мог опознать лишь тот, кто здесь некогда проживал, тут было все, что когда-то происходило, И тут были все, кто в этом доме жил.
Темеш: занялась ужином, Генриэтту не звала, решила, что та сидит, читает. Генриэтта оставалась наверху до тех пор, пока внизу не кончилась работа и солдаты не ушли. Стемнело, на первом этаже, зажгли свет, когда она спустилась в кухню ужинать. Они ели компот, как вдруг послышался звонок, дважды по два раза, в семье это был условный знак, видимо, кто-нибудь из родственников Темеш.
— Ступай в свою комнату! — приказала Темеш. — И захвати свою тарелку с компотом. Скорее!
Она послушно пошла. На деревянной лестнице пролила компот. На повороте, прежде чем войти в комнату жены майора, остановилась послушать, кто пришел. Пришла племянница Темеш, имевшая обыкновение подолгу засиживаться и много болтать. Генриэтта знала ее с тех самых пор, как переехала на эту улицу. Поставив тарелку на подпорку у поворота лестницы, Генриэтта пошла дальше, снова прошла на чердак, но оттуда уже почти ничего нельзя было разглядеть, хотя в небе сияла луна.
«Эти запахи, — подумала Генриэтта. — У подушек, у халатов, у платьев. Последняя память о Лайоше Хельде и Анне Надь». Чуть шероховатое на ощупь канапе, тут они всегда сидели рядышком вместе с отцом и читали; развернутые мохнатые полотенца, отец наклоняет голову, влажные волосы падают на лоб, мать трет их полотенцем, чтоб побыстрее сохли, а сама смеется. Генриэтта была мертва, но и в смерти ей хотелось еще раз взглянуть на место, где она когда-то жила. Она сбежала по лестнице вниз и через задний выход прошла в сад.
Дом майора стоял совершенно темный, жалюзи совсем не пропускали свет. Она знала, что ни Темеш, ни ее племянница не заметят, как она пробежит по усыпанной гравием дорожке мимо фонтана с рыбой и доберется до плетня. Над нею в напряженном внимании склонилось высветленное лунным сияньем небо, и на нем отчетливо рисовались контуры деревьев и кружево плетня. Добежав до плетня, она прошмыгнула на другую сторону и пригнувшись побежала к забору, нашла расшатанные доски. Раздвинув их, проскользнула в щель и, когда была уже по ту сторону, в своем саду, среди густого запаха своих цветов, в тени своих деревьев, присела на корточки и закрыла руками лицо.
Вот и запахи. Вдохнуть еще разок, напоследок, ведь больше их никогда не уловишь, разве что внутри себя, если приснятся во сне. Она двинулась дальше, добралась до мебели и до той груды, которую искала: вот и халаты, тут же подушки и полотенца. Она остановилась перед ними, опустилась на колени, наклонилась к полотенцам и глубоко словно задыхаясь, втянула воздух.
Уже поднимаясь с колен, она запнулась о скамеечку, на которой прежде так часто сидела — сверху на подушке были изображены пастух и пастушка, стоявшие на разных берегах ручья, пастушка держала посох с ленточкой и кувшин, а пастушок кланялся ей, сняв шляпу. Скамейка опрокинулась с резким стуком.
На шум от ворот сверкнул яркий луч, вспыхнул на мгновение и тут же погас, сменившись синим светом, — это был свет карманного фонаря. Тут же раздался протяжный крик, раздельный и недвусмысленный. Генриэтта не столько испугалась, сколько удивилась, вскочив на ноги, метнулась к забору налево. Солдат закричал повторно. Генриэтта слышала, как он выбежал из-под ворот, и у нее мелькнула совершенно несуразная мысль: как хорошо, что возле этого покинутого дома поставили часового, по крайней мере, воры не смогут ничего украсть. Дома нужно охранять.
Она добежала до плетня. Боялась меньше, чем ожидала. Теперь перебраться к Элекешам, там Ирэн уже приготовила место в погребе, который должен оставаться всегда открытым. Солдат, наверное, пялит глаза, ищет, не может понять, куда же она пропала. Снова сверкнул синий луч. но не задел ее, солдат забежал уже в сад. Генриэтта добралась до самого забора, надавила на две доски, которые Балинт отбил, чтоб она могла перебраться к Элекешам. И тут у нее захолонуло сердце. Доски не подались, их заколотили с той стороны.
Вдруг забыв, что можно передвигаться позади плетня, она, словно обезумев, бросилась обратно в сад, в сторону забора Биро, к тому месту, где только что перелезала сюда, она уже знала, что делает ошибку, ведь она не умирала ни в первый, ни во второй, ни в третий раз, поняла, что живая и хочет жить. И когда поняла, была уже мертва.
При свете луны по ней выстрелили дважды, целились судорожно и скверно, но уже первая пуля сразила ее наповал.
Я уже рассказывала, какими мы были, и из этого вы можете понять, почему Балинт и майор одной мне сообщили, где Генриэтта, и почему у нас все думали именно так, как того хотели майор и Балинт, — что Генриэтта отправилась к родителям и вместе с ними покинула город. Наша мать совершенно не
