— Был грех.
Гость восхищенно покачал головой:
— Чисто сделано. Но в порт не показывайтесь, Петр Сигизмундович. Там предстоят крупные облавы.
— Хорошо. Теперь следующее: от человека, которого я послал за кордон, нет вестей?
— Неужели я молчал бы об этом, Петр Сигизмундович! — с упреком воскликнул гость. — Правда, еще рано. У нас в запасе имеется по крайней мере неделя.
— Имеется, — согласился Чаплицкий. — Но если не будет сведений, через неделю придется посылать нового…
А Леонид Борисович Красин в это самое время принимал в Стокгольме группу шведских рабочих.
Резиденция советской делегации находилась в небольшом, скромно обставленном помещении с высокими светлыми окнами.
Пожилой швед с вислыми седыми усами обратился через переводчика к Красину с короткой речью, которую закончил словами:
— Мы поздравляем вас, товарищ посол, с подписанием контракта. Мы, рабочие фирмы «Нюдквист и Холм», с большим волнением переживали все этапы переговоров…
В разговор включился его товарищ — коренастый, спортивного вида рабочий:
— Мы, товарищ посол, оказали на владельцев фирмы все свое влияние — политическое и экономическое, — чтобы добиться успеха в прорыве экономической блокады Советской Республики…
Красин пригласил гостей к столу:
— Друзья, я не могу угостить вас шампанским — хотя наш успех того стоит, но все деньги ушли на покупку паровозов. А вот русского крепкого чая с клюквенным вареньем напьемся вдоволь!
Швед торжествующе выбросил вперед руку:
— Тысяча паровозов для революционной России! Ваш чай покажется нам вкуснее шампанского! Дин скооль! Мин скооль! Ваше здоровье!
— За нас всех, товарищи! — провозгласил Красин. — Вы себе и не представляете, какую оказали нам помощь своей поддержкой, как мы ее ощущали все время, как нам было это необходимо, дорого и важно!
— Мы делали общее пролетарское дело, — сказал коренастый швед и прихлебнул горячего чая из чашки. Обжегся, замотал головой: — Крепко! Крепко! — И по-русски: — Го-ря-шо!
— У нас нет шампанского, — смеялся Красин, — но с сегодняшнего дня мы, советские купцы, имеем кредит на сто миллионов крон.
— Мы слышали, — подтвердил пожилой. — Шведский банк принял ваш залог на двадцать пять миллионов.
Отворилась дверь, и вошел Виктор Павлович Ногин. В руках он держал телеграфный бланк.
— Леонид Борисович! — сказал он радостно. — Ильич поздравляет нас с первыми торговыми соглашениями…
Красин представил Ногина шведским рабочим, взял у него из рук депешу, просмотрел ее. С улыбкой объяснил гостям:
— Ильич просит нас не забывать за крупными делами о закупках пил, топоров и кос.
Шведы переспросили переводчика о чем-то. Он ответил им и пояснил Ногину и Красину:
— Шведские товарищи поражены тем, что премьер-министр громадной страны помнит о таких мелочах.
— Ах, дорогие друзья! Это для нас сейчас совсем не мелочи, — покачал головой Ногин. — Наша промышленность разрушена войной и интервенцией. В одном только Петрограде закрыты и бездействуют шестьдесят четыре крупных предприятия, даже такие, как Путиловский и Сестрорецкий заводы, фабрика «Красный треугольник» и другие. Чтобы восстановить промышленность, надо накормить народ. А чтобы накормить народ, требуется обеспечить самым необходимым деревню. Поэтому Владимир Ильич Ленин сам помнит и нам постоянно напоминает о топорах и косах…
Красин снова разлил по чашкам чай, добавил в розетки варенья и сказал гостям:
— Вот, дорогие товарищи, вы свидетели тому, как мы сегодня с огромным трудом покупаем пилы, гвозди, косы, стекло. Запомните и другим расскажите, и взрослым, и детям: мы еще продемонстрируем всему миру невиданные, неслыханные чудеса технического прогресса! — Он повернулся к Ногину: — Виктор Павлович, подготовьте, пожалуйста, товарищу Ленину сообщение, что уже закуплено и будет доставлено в Ревель достаточное количество пил и топоров…
— А кос? — спросил Ногин с подковыркой.
И Красин ответил грустно:
— Кос пока что больше полумиллиона достать не удалось. Но мы будем стараться…
Апартаменты генерала Миллера в лондонской гостинице «Виктория» были приспособлены под его штаб.
Торопились куда-то затянутые в ремни офицеры, щелкающие каблуками служащие, адъютанты с осиными талиями, праздно суетящиеся среди шикарной гостиничной обстановки, — все они были похожи на статистов какой-то нелепой оперетты. Во всем чувствовался налет придуманности, ненужности, игры прогоревшего театра при пустом зале.
Прапорщик Севрюков смотрел с интересом и недоумением на лощеного Миллера, протиравшего белоснежным платком стекляшки пенсне.
Закончив эту процедуру, бывший главнокомандующий спросил покровительственно:
— И что, прапорщик, вы так и пересекли границу с собаками на нарах?
— С вашего позволения, на нартах, господин генерал-лейтенант!
— А ваш спутник?
— Подпрапорщик Енгалычев скончался по дороге, — криво оскалился Севрюков. — Двоим, господин генерал-лейтенант, такой путь не пройти…
Миллер испуганно оглянулся на сидевшего обочь генерала Марушевского. Тот понимающе кивнул, встал из глубокого кресла, перекрестился:
— Царствие небесное ему! Важно, что Севрюков дошел и у нас теперь существует канал связи с Архангельском. Поздравляю вас капитан, голубчик! Знайте, что Родина вас не забудет!
Потирая обмороженные черные щеки, Севрюков сказал:
— Это уж точно! Мы там все такого наворотили, что она нас долго не забудет.
Миллер важно кивнул:
— И прекрасно! Шагреневую кожу России сжирает заживо зараза большевизма. И только огнем и железом можно остановить эту заразу. — Миллер резко повернулся к Севрюкову: — Капитан Севрюков, я намерен вас использовать при штабе для особых поручений. Надеюсь, вы все понимаете и вас не испугают никакие испытания?
— Мне пугаться поздно, господин генерал-лейтенант, — равнодушно сказал Севрюков. — Только пускай поручения здесь будут. Назад больше не пойду.
Генерал Марушевский произнес с глубоким вздохом:
— Мне кажется, вы, Севрюков, недооцениваете здешних сложностей. Вы еще не огляделись, не знаете, что все есть — и риск, и опасность…
— Ерунда! — отмахнулся Севрюков. — Здесь людишки на овсяной протирке да на жидком чае выросли. А там — тайга, человека даже лютый зверь опасается. Мне тут любой как комнатный кобелек мартовскому волку. На один щелк…
В огромном заледенелом цехе судоремонтного завода шло собрание рабочих, матросов и красноармейцев архангельского гарнизона. В цеху было неуютно — на всем виднелись следы разрухи и запустения.
От застоявшегося нестерпимого холода все беспрерывно притоптывали сапогами, валенками, хлопали рукавицами, терли щеки.
