— Поверни два раза,— командовал Георг.— Теперь еще два раза — первый вентиль. И жди, пока не исчезнет этот звук.
Они ждали. То и дело из рации слышался голос Пола, сообщавший, что все швы держат; Георг реагировал коротким «отлично». Прошло двадцать минут, и шум в трубах стих: Юн мог открывать вентили полностью — на максимальное давление.
Прошло еще пять минут.
— Есть! — раздалось из рации.
Георг расплылся в улыбке. Он постучал костяшками пальцев по трубе и гордо заявил, что они свою работу сделали, можете принимать. Дальше пусть подрядчик и местное начальство разбираются, кто будет куда воду тянуть и разводку делать. А они с Полом могут паковать вещи и уезжать…
Очищенный, обновленный, он и на обратном пути остановился на уступе на головокружительной высоте. В щелку в облаках виднелась стайка из нескольких рыбачьих лодок, залитая солнцем чертова карусель посреди моря. Водолаз вдохнул полной грудью, и Юн вдруг увидел свой мир чужими глазами, и у него мурашки поползли по спине.
— Я смотрю, уже сельдь ловят,— сказал Георг.— Неужели наловят?
— Конечно,— ответил Юн,— много.
И стал рассказывать, где самый хороший лов и как рыбаки выходят из положения, невод-то теперь запретили. Водолаз слушал с интересом, кивал. Он бы с радостью прихватил домой бочонок рыбки — это можно устроить?
— Да, я могу достать,— ответил Юн. Георг улыбнулся и задумался.
— Послушай, парень,— сказал он серьезно.— Какая у тебя самая большая мечта?
— Спасти кого-нибудь,— брякнул Юн, не подумав, что выдает свою тайну. Но вопрос водолаза преследовал другую цель — рассказать, что лично его сокровенная мечта проста: получить с Юна обещание, что он больше не будет путаться под ногами и мешать им. В благодарность Георг готов забыть про компрессор. Расплатились за него из муниципального бюджета, но Юн сам понимает… Договор?
— Хорошо,— согласился Юн.— Договор.
— Отлично. Тогда давай сегодня простимся и расстанемся.
— А как же селедка? Я принесу ее утром!
Что-то нечисто было с этим уговором, и Юн ухватился за первую же пришедшую в голову идею.
— Нет, нет,— запротестовал водолаз,— это лишнее. Не хочется затруднять тебя.
— Да мне не сложно.
— Нет, конечно, это хлопотно. Я сам куплю.
— Сам ты не купишь. Ты здесь никого не знаешь и понятия не имеешь, как это делается.
Водолаз улыбнулся.
— Ну раз ты настаиваешь… Я тебе заплачу, конечно. И если уж зашел такой разговор, у меня есть еще одна просьба: если тебе захочется что-то кому- нибудь рассказать о нас и о здешней работе — я, мол, своими глазами видел, ты… не делай этого, ладно? Или хотя бы дождись, пока мы уедем.
— Почему?
— У нас тут были кое-какие проблемы. И новых нам не надо. Мы все сделали и хотим спокойно уехать.
— Хорошо.
— Вот и славно. Я понимаю, что ты считаешь меня мерзавцем. Я обращался с тобой не лучше остальных, это правда, но выгнал тебя Римстад, я за тебя просил.
Юн кивнул и спросил:
— А почему я не должен говорить о том, что видел? Георг уставился на него шальными глазами, его трясло от злости и бессилия, как тогда у дома Юна, когда он не знал, по какой дороге идти.
— Мы же договорились! — завопил он.— Секунду назад! Юн запоздало улыбнулся.
— Договорились или нет?
Юн продолжал молча улыбаться. Водолаз взмолился:
— Ты ведь настоящий псих, да?
— Тебе виднее. Раз говоришь, значит, так и есть. Георг смотрел на него так, словно надеялся выжечь
взглядом все больное, гнилое и обнажить чистую и подлинную сущность Юна — он хотел получить ответ. Но его не последовало. Ничему не суждено было произойти — ничего и не произошло.
Они молча любовались величественным ландшафтом. Его меланхолическое очарование открылось водолазу лишь теперь. До сих пор Георг только работал, работал и дальше собственного носа ничего не видел, а красоту заметил, когда пришло время уезжать и пейзаж окрасился в глубокие тона разлуки. Они будоражили, как безумие. Юн чуть не заплакал. И подумал с ужасом, что давным-давно не навещал горемычного Нильса, не водил его посидеть на камнях и посмотреть на чаек. Бедный старик тянет лямку своей несчастной жизни, всеми забытый, слабоумный. Завтра же утром надо будет проведать его, пока и он не исчез, последнее звенышко прежнего уклада островной жизни, который Юн так мечтал вернуть.
В лагере их ждал Пол в галстуке и джинсовой куртке. На крышке резервуара стояли бутылка шампанского и стаканы. До вечера они так и сидели здесь, пили, приглядывались к вентилям, болтам и спайкам, проверяли, не подтекает ли где, не свистит ли. Но все было в полнейшем порядке.
9
Сухой фён налетел на остров внезапно, как осенний пожар. Побуревшая трава всю дорогу колыхалась под ногами Юна, шагавшего на север, на рыбзавод, чтобы купить селедку. У него началась мигрень. Он шел и думал об их старом коте: из-за ревматизма этот некогда бравый хищник лежал пластом, лишь светлыми весенними вечерами нет-нет да и вспомнит молодость. Юн прикидывал, нельзя ли приспособить доходягу к делу. Теперь, когда у него созрело столько новых планов, кот мог пригодиться для их осуществления.
А планы действительно переполняли Юна, и он уже успел забежать к Нильсу с Мартой и пообещал зайти в гости попозже вечером. За старика ему теперь нужно держаться как за соломинку, а то с работы выгнали, и вообще вокруг все разваливается.
И хорошо вновь оказаться на рыбзаводе. Насколько Юн помнил, он не был здесь ровно один год и один день.
Два одномачтовых судна стояли у причала и выгружали улов. Все вокруг было залеплено селедочной чешуей: пристань, ящики, краны. Она блестела на людях и лодках, как в те легендарные времена, лет пятнадцать—двадцать назад, когда остров купался в деньгах. И как и тогда, жизнь сегодня била ключом. Белые крашеные столы были отданы под засолочную; мужчины и женщины в запачканных кровью передниках потрошили и резали, разделывали и солили рыбу, промывали ящики, наполняли ванны тузлуком и катили куда-то бочки по мокрому бетонному полу.
Приход сельди все еще был настоящим потрясением в жизни острова, сонно шедшей по ежегодному кругу. Люди бросали свои дома, останавливали тракторы, отвлекались от ремонта дорог и строительства, чтобы натянуть на себя белые передники и видеть только селедку и соль час за часом и день за днем в течение одной-двух недель, в зависимости от того, как быстро власти поймут, что квота на вылов давно исчерпана.
Юн едва успевал здороваться. Он знал тут всех, и ему приятно было слышать смех, громкие разговоры, звук льющейся воды, тарахтение лодочных моторов, бормочущее новости радио, смотреть на погрузчик, перевозивший на причале посолочные чаны. Ревели краны; гулко стучали пустые ящики; над лодками и заводом галдящей тучей висела стая птиц.
Он вернулся. Так выглядела жизнь в его мечтах и воспоминаниях.
Юн поднялся на чердак, к бондарю, и в нос ударил запах свежих сетей, новых просмоленных бочек и старых, несмоленых, потемневших от воды, соли и ржавчины; запах кухтылей, водорослей, прогорклого печеночного жира. Полумрак здесь был наполнен грохотом, стуком, криками чаек, вечно кружащих в открытом проеме люка. Юн вернулся в свое детство, увидел цельный и надежный мир.
Старый бондарь в джинсовом комбинезоне поднял голову и улыбнулся беззубым ртом.
— Мне нужна четвертушка,— объяснил Юн.
Когда они покончили с приветствиями, обменялись мнениями о погоде и перебрали общих знакомых, бондарь сказал, что больше четвертушек не делает.
— Теперь все перешли на большие бочки.
Но Юн залез в нишу, отпихнул в сторону тросовую оснастку и вытащил спрятанную под перекрытием связку бочарной доски как раз на четвертушку. На этом чердаке он знал каждый гвоздь. Здесь они с Лизой лакомились тайком добытыми сладостями, прятали выпавшие молочные зубы и строили планы мести своим мучителям и притеснителям — детям и взрослым. Здесь они мирно жили своей молодой жизнью, могли побыть и взрослыми, не опасаясь серьезных наказаний.
Он узнал ласточкино гнездо вверху под самым коньком, подгнившие серо-зеленые пеньковые сети, которыми они ловили друг друга, просмоленную тросовую оснастку, неводы, ярусы и вентери, громоздящиеся в исчезнувших ныне джунглях, где когда-то, не выдавая себя ни звуком, ни шорохом, жили сказочные существа. Здесь были кучи деревянных поплавков, чтобы читать предсказания; кухты-ли, чтобы дрейфовать, ухватившись за них; бамбуковые шесты, чтобы драться и защищаться; крышки для строительства домиков, бутылки из-под спиртного с волшебным зельем и живой водой; здесь были большие бочки, пробковые поплавки, крючки, грузила, якоря, подборы и средние бочки, старинный через много рук прошедший инструмент, каждый со своей потрясающей историей. А под этим миром гудел будничный конвейер: сельдь, работа, стоимость добычи…
— Вот она,— проговорил Юн, запыхавшись.— А где сам? Он имел в виду старика Заккариассена, отца Лизы.
— А ты как думаешь? — ответил бондарь. В его огромных ручищах маленькая бочка казалась распустившимся цветком. Зажав между колен, он составил бочку, натянул на нее обручи и, бережно постукивая молотком, пропихнул их на место.— Нет его, как обычно.
— Даже сейчас, когда селедка идет?
— Даже сейчас. Посмотрел первый улов, взвесил несколько рыбин, чтоб размер знать, и поминай как звали. Какая разница, все идет по накатанной…
