- Я и говорю: значит, в Германии его было меньше...
- Умные люди тоже подвержены влиянию своего времени и своей среды, - перебил Юрий, не желая оставлять без ответа прошлый тезис. - Разумеется, юдофобия возникла не на пустом месте. С одной стороны, как я сказал, зависть к более умным и успешным - это мотив простонародья...
- Вы так убеждены в интеллектуальном превосходстве юде? - осведомился Фридрих. - Может быть, вы считаете их 'богоизбранным народом'?
- Вовсе нет, - возразил молодой человек. - Их таланты имеют простое материалистическое объяснение: тысячелетиями живя во враждебном окружении, они прошли естественный отбор.
- Значит, юдофобия все же первична по отношению к талантам, - заметил Власов, - и, более того, пошла на пользу самим же юде. Во всяком случае, так следует из ваших слов...
- Не прикидывайтесь, будто не знаете, что такое положительная обратная связь, - поморщился Юрий. - И потом, есть вторая причина, первичная, если угодно. Это то, что на протяжении этих тысячелетий юде сохраняли свою национальную идентичность. Не имея не только собственной государственности, но даже собственной территории компактного проживания, они сумели остаться собой, не подвергнуться ассимиляции. Насколько я знаю, такое не удавалось больше ни одному народу, включая создателей великих империй древности, ныне полностью исчезнувших... Так что юдофобия - это банальная ненависть к тем, кто не желает становиться таким, как ты.
- Да, верно, - кивнул Власов, - юде действительно проявили потрясающую способность к самосохранению. Но если сформулировать вашу мысль чуть в других терминах, то она звучит так: юде всегда оставались чужими по отношению к тем странам и народам, среди которых жили, и принципиально не хотели становиться своими. Что же странного в ответной реакции этих народов? Гостям все же положено несколько меньше прав, чем хозяевам, не так ли? Особенно если эти гости не очень-то склонны уважать хозяев и считаться с их интересами... Что произошло в той же Германии во время Веймарской республики? Когда в руки юде попала власть - власть денег и газетных страниц прежде всего - они использовали её для того, чтобы бесстыдно наживаться, продавать Германию иностранцам, а также тешить свою ненависть к другим народам, особенно к дойчам. В том числе используя так называемую свободу прессы. Которая сводилась к свободе пропаганды коммунизма и прочих подрывных учений, клеветы на дойчей и Германию. А также к описанию и смакованию различных извращений.
- Вы ничего не понимаете! Это было золотое время! - воскликнул на плохом дойчском какой-то бородатый старичок, доселе сидевший тихо. - С точки зрения культуролога, в двадцатые годы Берлин был самым интересным местом в Европе! Хотя бы потому, что это была неофициальная столица европейской гомокультуры... - он запнулся, почувствовав, что сказал лишнее.
- Вот именно, - с отвращением сказал Власов, - и ничего хорошего я в этом не вижу. - Кстати, как вы думаете, почему в Республике Израиль порядки куда жёстче, чем даже в Райхе? И особенно в
- Я же говорил - гебульник! - снова встрял волосач. - Ишь как плетёт! Ишь как заворачивает!
- Игорь, я же тебя просил - без навешивания ярлыков! - рявкнул на соратника Эдик. - Давайте будем разговаривать серьёзно, - несколько успокоившись, сказал он Власову. - Вы умный человек, хотя и зашоренный. Но вы всё время воспроизводите нацистские пропагандистские штампы, а это очень раздражает. Попробуйте мыслить как внутренне свободный человек, и вы начнёте понимать нас лучше. Пока что вы слушаете только себя...
Фридрих слегка поморщился от такой бесстыдной демагогии. Но на лицах большинства слушателей проступило глупое самодовольство: судя по всему, себя-то они считали внутренне свободными и незашоренными. - Всё это очень хорошо, - сказал он, - но давайте всё-таки вернёмся к теме. Возможно, я и в самом деле обманут пропагандистскими штампами, но вы ведь можете с лёгкостью их опровергнуть? Итак, почему же...
- Пропагандистские штампы, - заявил Эдик, - действуют на подсознание и от этого кажутся убедительными. Опровергать каждый штамп по отдельности не имеет смысла, потому что они поддерживаю друг друга. Вот, например, недавно вы навязывали нам ложное сравнение: с одной стороны, преступная карательная практика, и с другой - вождение машин в нетрезвом состоянии. Всякому разумному человеку понятно, что это совершенно разные вещи. Но вы упорно держитесь за эту глупую, детскую аналогию, потому что вам её когда-то внушили. Скорее всего, вы даже не помните, кто вам её внушил - ваши мозги уже промыты... Единственный выход - отвергнуть всю систему целиком, освободить свой разум от этих навязанных догм.
- То есть принять ваши догмы? - поинтересовался Власов.
- Сколько можно! У нас нет никаких догм, наше мышление свободно, а вы - в цепях! - снова взорвался Эдик.
- Вот именно! - высунулась толстуха.
Фридрих почувствовал, что проигрывает раунд и решил отплатить той же монетой.
- Вы навешиваете мне ярлык, - он вспомнил выражение плешивого, которое оказалось как раз к месту, - зашоренного человека, не способного отличить демагогию от корректной аргументации. Я понимаю, что вам удобно объявить всех несогласных с вами лично дурачками с промытыми мозгами. Вы также объявили себя свободным человеком, а на меня надели цепи...
- Я не надевал!.. - пискнул было плешивый, но Власов продолжал говорить, не обращая на него внимания:
- Вы стали внушать мне и всем остальным, что я в цепях. Что я не способен отличить корректную аналогию от некорректной, что мой мозг проштемпелеван, и так далее. Это типичное внушение. Не кажется ли вам, что вы, в своей борьбе с тоталитаризмом, сами незаметно им пропитались? Я посторонний человек, и мне это очень заметно... Вы когда-нибудь принимали участие в серьёзных переговорах - например, в деловой сфере? - внезапно сменил тему Фридрих.
- А... а почему вы спрашиваете? - только и нашёлся Эдик.
- Значит, не участвовали. Так вот: деловой человек должен ответить на множество неприятных вопросов, прежде чем он получит кредит под свой проект. Политик должен уметь отвечать на самые каверзные и неприятные вопросы, если он хочет получить кредит доверия народа к своей программе - а ведь политические программы несоизмеримо важнее частных дел. Я шёл к вам, ожидая увидеть сильных, уверенных в себе и своей правоте людей, способных отстаивать свои воззрения перед любым неприятелем. Я до сих пор думаю, что среди присутствующих такие есть. Но вот вы, Эдуард, и ваш соратник в ответ на мои очень простые рассуждения дважды сорвались на крик и грубость. Заметьте, никто, кроме вас, этого себе не позволял.
Это была тоже демагогия, причём достаточно беспардонная, но у Эдика вытянулось лицо: похоже, Власов задел какую-то чувствительную струнку.
- Так вот. Как деловой человек, я должен сказать: если мой партнёр по переговорам вдруг заговорит со мной так, как вы сейчас, я решу, что он собирается надуть либо меня, либо других. Заметьте, я не обвиняю вас в надувательстве. Но впечатление остаётся очень нехорошее.
На это Эдик не нашёлся что ответить - во всяком случае, сходу.
В повисшей тишине скрипнул стул, и, с преувеличенной озабоченностью глядя на часы, поднялся один из гостей, не понимавших английского. Кажется, ему давно хотелось покинуть собрание, но он не знал, как сделать это понезаметнее. И вот теперь, напротив, привлек всеобщее внимание.
- Извините, - бормотал он смущенно, пробираясь к выходу. - Пойду. Пора мне. Поздно уже.
Сразу же следом за ним встала бесцветная женщина за сорок, похожая на библиотекаршу из сельского клуба и за весь вечер не проронившая ни слова. Эдик сердито зыркнул глазами по сторонам, опасаясь цепной реакции. Менее всего ему хотелось, чтобы народ стал расходиться сейчас, оставляя поле боя за противником. Он уже открыл рот, чтобы что-то сказать, но тут где-то в задней комнате погрузившейся во мрак квартиры зазвонил телефон, и Ирина, сказав (наконец-то по-русски) 'я возьму', поспешно вышла.
Эдик почему-то раздумал говорить то, что собирался. Возможно, он ждал этого звонка. Или же наоборот - звонок поступил в слишком неподходящее время, означая, что случилось что-то крайне неприятное. В облике Эдика появилось нечто от собаки, застывшей в стойке с поднятым ухом. Он и впрямь пытался услышать, что говорит Ирина в соседней комнате. Напряжение Эдика словно бы передалось другим, так что даже Игорь, несколько раз порывавшийся перебить Фридриха во время его рассуждений, не стал ничего говорить - впрочем, смотрел он на Власова так, словно надеялся прожечь в нем дыру, как какой-нибудь холливудский терминатор. Фридрих же, не переставая контролировать комнату боковым зрением, направил взгляд в окно, где в мутном пасмурном небе, освещенном заревом вечернего города, красными звездочками горели маяки на шпилях Университета. Сигнал предупреждения низколетящим самолетам - которых здесь, конечно же, нет и быть не может, вся Москва - закрытая для полетов зона...
'Зря я так разошелся, - с досадой подумал Фридрих. - Ведь хотел просто изобразить сомневающегося, а сейчас они уже числят меня во врагах'. Все- таки кабинетная работа - это одно, а общение с живым противником - совсем другое...
'О господи!' - вскрикнула из-за стены Ирина, и Эдик вздрогнул. 'Точно? Не ошибка?' - допытывалась у кого-то Ирина. Через несколько секунд она вернулась в комнату, неся в опущенной руке дисковый телефон с волочившимся за ним проводом. Эдик встревоженно поднялся ей навстречу; 'Аркадий' - сказала она, протягивая ему трубку.
Если верить лицу Эдика, то новости, сообщенные неведомым Аркадием, были и впрямь плохие. Хуже некуда.
- Прошу прощения, господа, - сказал он наконец, возвращая трубку Ирине (та так и держала аппарат на весу). - Сегодня закончим пораньше. Жаль, что дискуссия ушла в область частностей, и мы не успели обсудить некоторые существенные вопросы... Разумеется, аргументация, приведенная этим господином, не нова. Хотя, как видите, мы даем возможность высказываться сторонникам любой точки зрения, уже самим этим фактом опровергая построения противников демократии... мы собираемся каждую пятницу, приходите и приводите друзей... брюшюры можете брать, то есть вообще-то они стоят пять рублей, деньги оставьте на столе... а сейчас, прошу прощения...
Народ, осознавший, что его выпроваживают, шумно двигал стулья и дрейфовал к дверям. В прихожей кто-то уже сражался с заклинившей молнией.
Фридриху чертовски хотелось узнать, что случилось, но он понимал, что ему вряд ли скажут. Выручил его Рональдс, с бесцеремонностью журналиста и американца задавший вслух тот же вопрос. Секретов от американских СМИ у демократов, очевидно, не было.
- Один наш друг... умер, - ответил Эдик, вновь перейдя на английский. - Буквально только что. Извините.
Kapitel 23. Тот же день, ближе к ночи. Москва, Власовский проспект, 66.
В прихожей Власов обнаружил, что его куртку кто-то сбросил на пол. Хуже того, на неё наступили: на рукаве был заметен след от башмака.
Он был не единственным пострадавшим: рядом лежал серый шарф, по которому тоже прошлись чьи-то ноги.
Власов спросил, где здесь находится ванная комната, но внятного ответа не получил: все были заняты - кто своими мыслями, кто розыском вещей. Тогда он сам прикинул расположение квартиры и, попросив Франциску немного подождать, уверенно углубился в узенький коридорчик, ведущий в темноту.
