довольно легко и быстро растворялись в массе более цивилизованных народов.
На карте Британии есть Нортумберленд — историческая область, хранящая имя норманнов. Эта историческая область ничем не выделяется из любых остальных; она даже менее самобытна, чем кельтский Уэлльс, долго бывший самостоятельным вассальным государством.
В средневековой Англии Нортумберленд был «областью датского права» — законы норманнов оказали небольшое влияние на законодательство этой части Англии. Уже к концу Средневековья, к XV–XVI векам, «область датского права» ничем не отличалась от любых других «областей». Считается, что жители Нортумберленда высокие, белокурые и немногословные… Но данные науки этих выводов уже не подтверждают. Но это — все, и продолжалось недолго.
Во Франции есть область Нормандия. Жители Нортумберленда могут сколько угодно подражать хмурым и немногословным жителям Скандинавии: как представляют их себе — тому и подражают. Жители Нормандии могут сколько угодно играть в викингов, вышедших в дренг, — но они, современные англичане из Нортумберленда и французы из Нормандии, ничем существенным не отличаются от сородичей из других областей своих стран. Говорят, что в Нормандии своя кухня, особый способ приготовления оленины и особые сорта яблочного сидра. Если и так — то это все.
Нацисты пытались делать далеко идущие выводы из истории Нормандии и Нортумберленда — но толку-то? Во время Второй мировой войны добровольческая авиационная дивизия «Нормандия» воевала вовсе не в составе войск вермахта, а на стороне Советского Союза. Само название «Нормандия» — своего рода ответ нацистской пропаганде: ведь вовсе не из одной Нормандии были родом французские летчики. Больше трехсот нацистских самолетов сбили они, потеряв одиннадцать своих экипажей. За мужество, проявленное при форсировании советскими войсками реки Неман, французская дивизия получила второе наименование — «Нормандия-Неман».
У побережья Франции находятся Нормандские острова. В историческом прошлом их жители говорили по-французски и по-английски, сейчас говорят только по-английски. В культурном отношении — смесь Англии и Северной Франции; кроме названия, в этих островах нет ничего норманнского. Так, фрагмент истории — не больше.
Норманны в Сицилии не оставили даже такой жалкой памяти, как «датское право» или народные легенды.
Мораль: ни в одной из стран, захваченных норманнами, не возникло никакой «Второй Скандинавии». Ничего похожего на Латинскую Америку, перешедшую на испанский язык, на Новую Зеландию и Новую Англию в США.
Соблазнительно предположить: такая «Вторая Скандинавия» вполне могла возникнуть как раз в Приладожье. Ведь к этому шло! Шло добровольное переселение варягов на земли, которые они уже считали своими, возникало многокультурное, многонациональное сообщество, шел синтез славянской, финской и варяжской культур. Казалось бы — в недалекой перспективе возникнет и смешанный варяжско-славянский язык — или, по крайней мере, версия славянского языка, сильно измененная варяжскими влияниями, родится смешанная литературная традиция…
Но такое могло произойти только в одном случае: если бы множество скандинавов из Швеции внезапно совершили бы дренг именно в южное Приладожье. А ведь шведов не только в X, но даже в XIII–XIV веках было немного — считанные две-три сотни тысяч человек. Только юг современной Швеции был хорошо освоен и населен; даже срединная Швеция была заселена слабо, не говоря о самом севере.
В результате трех крестовых походов 1157, 1249 и 1293 годов шведы овладели всей Южной Финляндией. 12 августа 1323 года Новгород заключил Ореховский мир со Швецией (в городе Орешек-Нотебург, откуда и название). Финляндия по договору полностью отходила к Швеции. Но и в Финляндии не произошло синтеза финно- угорской и скандинавской культур, не появилось единого общего языка. Финляндия оставалась страной, которую завоевала Швеция, и не более того. На большее у Швеции просто-напросто не хватило сил. Вряд ли хватило бы и на Приладожье.
Сейчас в каждом регионе России пытаются прочитать историю своего региона как какую-то особую историю, просчитать — а не могло ли здесь, на территории родного колхоза, возникнуть особое государство? Естественно, получше того, которое появилось потом?
Уверен, что местные краеведы и фантасты обязательно попытаются описать некий «Остров Ладогу», живущий параллельно с Государством Российским: с уровнем жизни современной Скандинавии, с приоритетом законов над любым произволом, с богатым вольным городом Ладогой.
Но все это будет фантастикой чистейшей воды, перспективу независимого русско-варяжского Альдейгьюборга следует признать исчезающе ничтожной возможностью.
Более того: не состоялось не только русско-скандинавское государство Ладога-Альдейгьюборг, не состоялось даже варяжское ярлство в составе Руси. Такое ярлство, похоже, вполне могло бы возникнуть — хотя уже и без особого языка и культурной традиции; не государство особого народа, а одно из феодальных княжеств Руси, с некоторыми особенностями, пришедшими из Скандинавии. Ярлство Альдейгьюборг могло состояться так же, как состоялось герцогство Нормандия и Сицилийское королевство.
К сожалению, в X–XIII веках действовало сразу несколько причин, в силу которых и такая версия истории осталась только в теории.
Во-первых, ослабло значение пути из варяг в греки. Ладога и экономическая мощь Ладоги стояла на этом пути.
В VIII–IX, даже в X веке, путь из варяг в греки был самой мощной торговой артерией Европы: масштаб торговли по этому пути превосходил масштабы морской торговли в Западной Европе, причем превосходил в несколько раз. В XI–XII веках роль пути из варяг в греки ослабла, появились новые артерии. В XII–XIII веках сухопутный путь из Германии и Польши через города Галицкой Руси (Львов, Владимир, Галич, Перемышль) сделался важнее, чем путь из варяг в греки. Вместе с угасанием пути приходили в упадок и выросшие на нем города.
Второй причиной стала ассимиляция варяг славянами. В X веке варяжское лицо Ладоги еще хорошо заметно. В XI–XII веках оно уже почти неразличимо. В XII веке славяне и варяги вместе отбивают от Ладоги шведов… В XIII веке, ко времени монгольского нашествия, варягов в Ладоге уже нет, есть только потомки варягов.
Третьей причиной стал распад Древнерусского государства, в котором Альдейгьюборг играл особую роль: роль колыбели правящей династии. Для потомков Рюрика, по крайней мере до Ярослава-Ярицлейва и даже до сыновей Ярослава, Ладога была и первой столицей Руси, и местом связи новой родины — Руси, со старой родиной — Швецией. Нет единого Древнерусского государства — нет и тех влиятельных людей, которые хранили бы сентиментальные воспоминания.
Четвертой причиной упадка Ладоги-Альдейгьюборга стало возвышение Новгорода — города-конкурента Ладоги. Новгород на пути из варяг в греки был скорее союзником Ладоги. Новгород в составе Древнерусского государства был хранителем общего пласта традиций, сентиментальных воспоминаний.
Самостоятельный Новгород жил по своим законам, а не по воле князей; Господин Великий Новгород очень мало беспокоился о том, откуда пошла княжеская династия. Путь из варяг в греки давал Новгороду несравненно меньше, чем самостоятельная морская торговля на Балтике. На пути из варяг в греки Альдейгъюборг был союзником, в морской торговле — конкурентом. Новгород стал давить конкурента и сделал это без особого труда: экономический потенциал Новгорода был в десятки раз мощнее, чем у Ладоги.
Во всех областях науки сталкиваются две школы: московская и петербургская. Московская школа археологов — более официозная, петербуржцы всегда держали себя как-то независимей.
В конце 1960-х годов в Петербурге некоторые археологи стали объявлять себя «неонорманистами». Мол, норманны все же внесли не оцененный по достоинству вклад в становление Древнерусского государства. Настоящая «норманнская дискуссия» прошла в 1965 году в Ленинградском университете, на «Проблемном семинаре» Льва Клейна. По мнению самого ведущего, «неонорманисты» заявляли о себе даже чрезмерно нахально» [95].
Не так уж много утверждали неонорманисты на этой дискуссии, и не такие уж революционные выводы делали. Они:
— утверждали, что в становлении Древнерусского города определяющую роль сыграла международная торговля;
— выделяли древнерусские города, тождественные скандинавским викам (Ладогу, Новгород, Гнездово);
— процесс становления городов на Руси они сопоставляли с такими же процессами в Скандинавии.
И всего-то?! Да, вот и все. Но и этой «крамолы» хватило, чтобы московский археолог объявил их взгляды «почти неприкрытым норманизмом» [96. С. 39].
Да и сами неонорманисты ничего не имели против; они вели себя чуть ли не вызывающе. То есть они осторожничали, старались ссылаться на Маркса и Ленина, на постановления съездов КПСС и высказывания Брежнева. Но тут же на каждом шагу показывали всем своим видом, демонстрировали каждым словом: это они умные, они знают, как на самом деле все было!
На тот раз шум по поводу норманнов и их роли почти не вышел за пределы академических кругов, не нашлось своего Ломоносова. Но все же: в очередной раз «норманизм» сделался из научной гипотезы политическим лозунгом. На этот раз — для размежевания послушных, официозных археологов и непослушных, неофициозных. Ну, и конечно же, для борьбы петербургской археологической школы с московской.
Власти пытались утвердить свою версию русской истории — без всяких там ужасных иноземных норманнов. Они пытались объявить крамолой и чуть ли не диссидентством всякое несогласие с этой официальной линией. Московская школа честно выполняла заказ. Но не только…
За различиями школ лежал еще и немного различный опыт раскопок, другой археологический материал. Москвичи копали везде, от Новгорода до Украины и до самого юга России. Они были знакомы с варяжскими древностями, но в числе всех славянских, финских, балтских находок, на которых учились и работали москвичи, варяжские древности терялись в общей массе.
Археологи из Петербурга, конечно же, были знакомы со всем массивом материалов, со всей России. Но копали они в основном северные города, в которых варяжский период истории прослеживался очень хорошо. Они сталкивались с варяжскими древностями гораздо чаще, чем москвичи: те могли вести раскопки в областях, где вообще варягов отродясь не было, и с варяжскими древностями не работали.
Для петербуржцев варяги в истории Древней Руси были как-то… привычнее. Естественнее вписывались в общую картину русской истории.
К тому же если власть вводит запрет на «норманизм», у людей, критически относящихся к официозу, естественно появляется противоположное желание — объявить себя «норманистами». Ведь тогда они противопоставляют себя, умных и образованных, и дубовым властям, и «серому быдлу». Это «они», глупые, верят в то-то и то-то. Мы-то умные, мы и не верим.
Питерские археологи вызывающе размахивали своим «норманизмом», и власти приняли этот вызов! Никого не сажали, даже не выгнали с работы, но идеологические проработки имели место быть. В Ленинградском же университете студенты пели песню с припевом:
