В шлюпку погрузили порожние бочки и спустили ее в море. С собой я взял Эндрью Оубрея, Джорджа Пенруддока и Боба Уорвейна: этих трех не имело никакого смысла превращать в пиратов. Они и на твердой земле многого не стоили: Оубрей и Пенруддок были смешные мечтатели, а Уорвейн спьяну мог захлебнуться в дождевой бочке, не то что в океане. Когда я уселся и они взялись за весла, я показал им рукой курс на отдаленный мыс. Но вот «Голубая стрела» осталась позади, и я стал действовать рулем в направлении флейта.
— Куда же мы плывем, сэр? — удивился Боб Уорвейн. — Ведь это «Красивая Мэри»!
— А питьевая вода? — спросил Пенруддок.
— Правильно, — сказал я. — К ней и плывем.
— Какое тебе дело? — возразил доверчивый Оубрей. — Капитану Джойсу лучше знать. Греби — и все!
Так мы и причалили прямехонько к флейту. Не знаю уж, что подумали на «Голубой стреле», если вообще там о чем-нибудь думали.
Ясное дело, никто нас не встретил музыкой и цветами. Когда мы поднялись на шкафут, палуба оказалась пустой, зато на юте творилась суматоха: вся команда флейта была занята установкой новой бизани, которую штурман добыл на острове Терсейра. Растолковав своей тройке, в чем дело, я потребовал держать язык за зубами по поводу смерти капитана. Парни, в общем, были рады, что избавились от пиратства, и побежали на спардек, а вахтенному я велел держать шлюпку на воде до особого распоряжения.
Нашему моржу, который теперь становился капитаном, я вовсе не жаждал попадаться на глаза, и хорошо, что он был занят на юте. Только теперь рискованность моего поступка предстала предо мной во всей красе. Чем я объясню свое бегство с люгера — страшной смертью капитана?
Во-первых, у меня твердое убеждение, что леди свалит убийство капитана на меня. Как докажешь, что не я, а они его прикончили? Во-вторых, для блага будущей колонии куда лучше, если леди с ее сыночком отправятся к черту в зубы. Жаль конечно людей ле Мерсера и его самого, но выбора нет. Ну, а правосудие? Э, у правосудия найдутся дела поважней! Как только я сообразил все это, я отправился в каюту леди Лайнфорт, предвкушая интересный разговор.
Она была одна.
— Поторопитесь, леди Лайнфорт, — сказал я, с удовольствием наблюдая, как она бледнеет. — Люгер вот-вот уйдет без вас. Шлюпка, на которой я прибыл, в вашем распоряжении.
И рассказал ей о планах ее дорогого сыночка.
Она могла счесть все это лживой выдумкой. Но это была дьявольски проницательная старуха, и она хорошо знала своего старшего отпрыска. Потрясая кулаками — слова не шли, — леди заметалась как пантера. Потом испустила крик, похожий на клекот хищной птицы:
— Пьяный, взбалмошный мальчишка! Недоучка-грабитель с большой дороги — что он смыслит в вождении корабля, этот бездарный душегуб? Пять лет он висел на моей шее, а теперь захотел самостоятельности — он, который не отличит грота-рея от вешалки для шляп!
Забыв обо всем на свете, она ругалась, как лодочник, рвала на себе волосы и бесновалась так минут пять, к ужасу матросов, которые слышали эти крики. Успокоившись, сказала мне горько:
— Умно вы поступили, Питер, удрав с «Голубой стрелы», хоть мне и жаль вас терять. Дело дрянь: пуританские ослы перебили всех знающих моряков. С этой командой я стану добычей первого шторма или военного корвета. Что ж, не впервой играть без козырей!
Погрозила мне пальцем:
— Насчет капитана — ни-ни! Да это и не в ваших интересах. Штурману я наплела, будто он напился до бесчувствия и спит.
— Поспешите, леди, — напомнил я. — Они вот-вот поставят паруса.
«Голубая стрела» стояла на месте. Убедившись в этом, леди подмигнула:
— Не поставят! Помните, что я сказала одному из матросов? Будьте спокойны, матросы отлично понимают, кого слушаться.
Кликнув вахтенного, она приказала дать ей двух гребцов и клятвенно обещала, что вернет их обратно. У трапа леди энергично, без малейшей досады встряхнула мне руку.
— Поручаю вам, Питер, моих детей — они теперь не нищие. Право, жаль, что не вы — мой сын!
И уже отплыв, послала мне воздушный поцелуй. Несокрушимая женщина! Как ни странно, я не испытывал к ней обязательного для порядочного человека отвращения, особенно когда понял, зачем она появилась на флейте: внесла на счет своих детей какую-то часть добычи, взятой с люгера. А вот сына ее я бы с удовольствием увидел качающимся на грот-рее! Не показываясь больше на палубе, я убрался к себе в каюту и уснул мертвым сном.
Пробуждение было прискорбным — боцман и два вооруженных матроса у изголовья: «Приказано доставить вас, сэр, к капитану».
Кому теперь предстояло позабавиться? Не мне. Я оделся и последовал с конвоем на шкафут. Меня провели в капитанскую каюту. Штурман — ныне капитан — и Уорсингтон восседали за столом, крытым красным сукном, а сбоку пристроился Бэк с чернильницей и бумагами. Я улыбнулся ему, поймав его сочувственный взгляд. Потом нащупал у себя в кармане кое-что — и похолодел от страха. Ну конечно, там опять лежал этот проклятый стилет, да еще покрытый засохшей кровью! Я всегда таков: замыслы великие, а детали упускаю.
— Ваше имя? — деревянно спросил меня Уорсингтон, не поднимая глаз от бумаг.
— Я еще не менял его, Уриэл, — ответил я. — Что за официальность?
— Потрудитесь говорить мне «сэр». С какой целью вас оставили на люгере?
— Наблюдать за порядком, сэр Уриэл.
— Почему вам было оказано такое доверие? Женщина, называющая себя леди Лайнфорт, удалила из каюты всех, кроме вас.
— Неправда. Там оставались еще капитан и пассажир Иеремия Кэпл.
— Где все они сейчас?
— Очевидно, на люгере.
— Ничего не «очевидно». Люгер исчез! С ним исчезла еще дюжина человек, связанных с компанией долговыми обязательствами, трое матросов и десять преступников, также обязанных перед компанией.
— Я не несу за это никакой ответственности, сэр. Как суперкарго я отвечаю только за имущество на флейте.
— Вы ошибаетесь, и я вам это докажу! Согласно уставу плимутской компании, любая взятая в море добыча принимается на учет для отчисления ее стоимости в пользу компании. De jure [117] — это частная собственность компании, как и флейт, и вы за нее так же отвечаете. Но судно со всем имуществом и людьми бесследно исчезло, и вы были в это посвящены! Это доказывается, во-первых, вашим пребыванием там…
— Почему же я сам-то с ним не исчез?
На невыразительном лице адвоката мелькнула усмешка.
— Не прикидывайтесь младенцем, Джойс! Сообщники могут вас вознаградить впоследствии или уже сделали это. Ваши вещи сейчас просматривают. Достаточно нам отдать распоряжение — и вас самого обыщут.
— Что ж, обыскивайте! Я вижу, английское судопроизводство в вашем лице приобрело весьма смелого реформатора, сэр, — чего нельзя сказать о вашем поведении вообще. Но имейте в виду: таковые ваши действия я считаю незаконными, нарушающими хартию [118] и права английского гражданина. Вы понесете за них ответственность!
В это время вошел матрос и объявил, что в моих вещах ничего не нашли, кроме грязного белья, книг и карт. Уорсингтон заколебался. Теперь все висело на волоске. Если бы он приказал меня обыскать, то кое-что обнаружил бы, только не деньги. К счастью, Уриэл, как всякий законник, был трус и не пожелал заходить так далеко. Он понимал, что мешка с золотом я при себе не ношу, — следовательно, не стоит озлоблять меня бесполезным обшариванием. Он взял у Бэка опросные листы и погрузился в чтение.
— Прекратите эту никчемную и оскорбительную игру, сэр Уриэл! — сказал я, потеряв терпение.
— Молчать! — заревел штурман, грохнув по столу кулаком так, что Бэк испуганно отшатнулся. — Я теперь есть гаптайн, и я говорит: он ловкий шельм, эта мятежник, его нельзя пускать свободу, сэр Уриэл… Эй, боцман, — есть на судне хорошенький отдельный кают? Запереть, и пусть там помечтает о крепкий пеньковый веревка!
…Когда меня уводили, Уриэл смотрел в сторону. Как юрист он понимал полную бездоказательность обвинения. Ему важно было оправдаться перед Плимутом каким-то подобием расследования после исчезновения группы должников компании.
Глава X
Судить о крокодиле имеет право даже лягушка — да, да, кто может это отрицать!
Но еще вопрос, стоит ли лягушке обижать крокодила, высказывая ему свое мнение в глаза.
Так-то я и очутился в «хорошенький отдельный кают» — кладовой между княвдигедом и матросским общежитием. Боцман раньше хранил здесь паклю, запасные бухты каната и прочий инвентарь. Было маленькое окошко — и больше ничего, кроме полок и крюков, на которых я с удобством мог бы повеситься.
Оставшись один, я первым делом засунул стилет между полок. Шпагу и пистолеты у меня конечно отобрали, а пилка на стилете могла пригодиться. Потом подостлал плащ, сел на пол по-турецки и стал чего-то ждать.
Мужчина, много раз испытавший неприятности, в том числе тюремные, не станет сразу настраиваться на крюк и петлю. Тем не менее в каждом из нас сидит дитя, и этот бедный малютка теперь незримо плакал, растирая слезы кулачком. Но обратиться с жалобой можно было только к крысам, которые стайками шныряли по полкам и иногда останавливались напротив меня, отвратительно вытянув в мою сторону дрожащие носы. Зато я убедился, что переборка моей каюты отлично пропускает голоса матросов, то и дело путешествующих мимо меня на княвдигед, где помещался гальюн, а слева слышны голоса из матросского кубрика, так что я почувствовал себя невидимым участником корабельной жизни.
Через некоторое время с палубы донесся какой-то переполох. Похоже, кого-то подобрали в океане. Прошел еще час или два. Раздался дружный топот, скрип шпилей, уханье матросов, поощрительный рык боцмана — все, что говорит о подготовке к отплытию. Звуки рассказывали почти столько же, сколько
