зримые картины, и я расшифровывал каждый из них, что меня очень развлекало. Беготня наверху переводилась как подъем парусов. Затем я услышал мощную вибрацию всего корпуса судна, что бывает, когда поставленные паруса принимают на себя первый толчок ветра. Потом судно перевалилось раз- другой, и в монотонном плеске воды появились новые подголоски: ритмичное шипенье, плавные удары и шорох разбивающейся о скулу корабля волны. Корабль плыл.
День да ночь…
У моей двери раздались шаги и голоса: «Давно?» — «Да уж сутки. Боб, пойми, я не могу — служба!» — «Разве я против службы? Постоишь вон там да послушаешь, не идет ли кто».
Заскрипел в замке ключ, дверь открылась — и кого же я увидел? Роберта ле Мерсера.
— Нет, я не привидение, мистер Джойс, — это говорилось с улыбкой до ушей. — А вышло так: пока леди не вернулась, я давай подбивать своих, чтоб повыкидать всю эту шайку за борт и пристать к одному из островов, что поблизости. А там сыскать знающего капитана и плыть на новую землю. Так нет, нашелся сукин сын из матросов: побежал в капитанскую каюту. Тут и миледи вернулась. Ну, и пришлось, спасая шкуру…
Отчаянные глаза его смеялись. Мне тоже стало весело.
— Недаром говорят: ужинаешь с дьяволом — бери ложку подлинней! О смерти капитана Уингэма я не докладывал, мистер Джойс. Дело это темное, запутают — не вылезешь: вы знаете английское правосудие. Чтоб времени не терять: что вам нужно?
Я сказал, чтоб он попросил у мистрис Гэмидж книг.
— Это можно. Скроюсь, а то Джо уже в штаны наклал. Мужайтесь!
Я сидел на полу и думал: напрасно ангелов рисуют с девичьими лицами. Скорей всего они в залатанных штанах, плечистые и с грубо скроенными лицами, на которых видны ум, простота и удаль.
Еще день да ночь — и я уже лежу на полке на матрасе, в обществе крыс, которые с любопытством обнюхивают мои голые пятки. Взахлеб читаю первый том «Истории открытий и путешествий английской нации» Ричарда Хаклюйта. Ах, что за наслаждение — читать такую книгу! В окно поддувает ветерком — корабль гонит пассатом, кормят сносно, забот никаких.
Спасибо капитану! Клянусь, он хуже меня знает о том, что делается на корабле. Уж не только ле Мерсер — вся команда сообщает мне новости. Чтоб моряки не беспокоились, я пропилил в кубрик окошко. Кроме этих благ я пользуюсь правом прогулки на княвдигед трижды в день. В это время мне суют записочки от м-с Гэмидж, от Бэка, Генри и даже Алисы Лайнфорт. Не унывайте, мужественный мистер Джойс! Многое делается для вашего освобождения. Капитана осаждают просьбами и требованиями; пуританские вожаки объясняют ваш арест проиеками дьявола, и сам м-р Уорсингтон находит, что за недостатком улик вас пора освободить.
Однако голландец упорно держится своего. У тупиц бывают безотчетные убеждения, часто недалекие от истины; им: только не хватает ума, чтобы доказать свое, зато достаточно упрямства, чтобы не уступать. Поэтому я продолжаю в покое и относительной тишине изучать «Открытия» Хаклюйта и нравы команды «Красивой Мэри».
Моряки — это живая летопись событий, о которых повествует м-р Хаклюйт. Откиньте семьдесят процентов обязательного лихого вранья, отбросьте легенды и преувеличения — и вы получите тысячетомную эпопею кораблекрушений, высадок, безвестных скитаний, свирепств и великолепных проявлений духа товарищества. Послушайте в вечерние часы, вынув выпиленные куски переборки, что рассказывают матросы, и вам это заменит целую книгу, если вы сумеете отделить выдумку от правды.
Не найдись в Англии вельмож, которые это сумели, история Виргинии, например, была бы иной. Полстолетия назад в тавернах Лондона моряк Дэвид Ингрэм плел дикие небылицы о том, как он якобы за одиннадцать месяцев пересек североамериканский континент, и о том, что он там увидел. Как ни странно, залихватское вранье Ингрэма о зверях в двадцать футов длиной, о медведях без шеи и головы, с пастью на груди, способствовало тому, что сэр Хэмфри Гильберт и его брат Уолтер Ралей рискнули начать колонизацию Виргинии.
Четыре неудачных попытки — и англичане зацепились за континент. А в 1620 году отцы нынешних пуритан, отплыв на «Майском цветке», основали Новую Англию, куда теперь плыву я.
Приложив ухо к переборке, я слушал, что говорят Джо, Чарли, Дик и Эд, побывавшие там. Они страшно врали, что «отцы» Массачусетса ездят в золотых каретах шестеркой и едят устриц размером с голову младенца, что лодки, плавающие по озерам, «спотыкаются» о спины осетров, что летнее благоухание американских цветов слышно за сотни миль в открытом море. Вдруг за переборкой зашумели: «Капитан!» Я прикрыл выпиленную дыру, закатал Хаклюйта в матрас и сунул тюк в угол. Часовой у двери рявкнул: «Слушаюсь, сэр!» Дверь открыли, и вошел бывший штурман Дирк Сваанестром, ныне капитан. Он стал важен как индюк.
Когда табурет, поданный часовым, принял на себя тяжесть капитанского зада, Дирк грозно вытаращил на меня крошечные глаза и спросил, сколько мне заплатили за молчание. Я ответил, что, раз мне заплатили, я и сейчас смолчу.
— Бросай твой чертов дерзость, Джойс! — заревел капитан. — Какой дурак поверил, что старый карга не посвящал тебя захват люгера? А даром такой штук не делайт!
Он помолчал — и хитро подмигнул. Поманил пальцем, сам приблизил свое лицо к моему, причем обдал густым запахом табака, и прохрипел:
— Меж порядочен люди бывай честный договор… в такой дело нужен надежный компаньон. На равных начал. Пусть пятьдесят процент. А? Или треть?
Вон откуда дует ветер. Капитан-то не бескорыстно печется об убытках Плимутской компании!
— Капитан Сваанестром, — сказал я тоже шепотом, так же приблизив лицо, — вы — бессовестный и глупый вымогатель. Если будете приставать ко мне со своим идиотским шантажом, я расскажу на суде всю историю флейта. Сидеть смирно! Я не все сказал!
Схватив его за плечо, я пригвоздил капитана к табурету.
— В Новом Свете я не чужак. Поверят англичанам, а не голландцу, когда вся команда подтвердит, что вы чуть не разнесли ее в клочья выстрелом из пушки. Убирайтесь, не то я придушу вас, а врачи признают апоплексический удар!
Он с рычаньем оторвал мою руку от своего плеча, вскочил и вышел, показав прощальным взглядом всю меру своей ненависти. Через пятнадцать минут на меня надели ручные и ножные кандалы и отвели в тюрьму, где прежде томились сподвижники Тома Лайнфорта.
Ужасно некомфортабельное было помещение — я понимаю негодование «джентльменов удачи», которые тут сидели! Подо мной гнила та самая липкая солома. Прогулки на княвдигед заменила вонючая параша. Камеру освещала одинокая свечка — впрочем, читать все равно было нечего. Дни и ночи я различал только по времени выдачи знаменитой похлебки. Вкушая ее, я теперь чувствовал горечь от сознания, что недавно угощал ею заключенных. Как все-таки мы зависим от того, что едим! Люди воображают о себе невесть что, а между тем с точки зрения куриц, например, они всего-навсего куроеды.
Прошло… не знаю сколько. Неделя? «Принимай приятелей!» — крикнул боцман, распахнув дверь, — и в мою тюрьму один за другим, гремя кандалами, вошли Боб ле Мерсер, Джордж Пенруддок, Эндрью Оубрей и матрос-канонир, который запомнился капитану Сваанестрому во время бунта. Новый капитан, кажется, решил добраться до Америки в компании одних заключенных.
— А тут не жестко: есть солома, — сказал Боб, шаря вокруг. — Вы живы, мистер Джойс?
Я спросил его, где мы сейчас находимся.
— При таком ветре делаем сорок-пятьдесят узлов, — ответил Боб. — Говорят, еще неделя пути. Да что толку? Многие из стонхильцев уже за бортом с ядрами на ногах. Понос, дизентерия, желтуха, лихорадка… Мастер Бэк захворал. Похоже, он не жилец.
— А мистрис Гэмидж?
— Только ею все и держится. Мисс Алиса ей помогает. Ну и мисс! Пошла к капитану и высказала ему все, что думает. Генри ее поддержал. А этот — как его? — мистер Уорсингтон — молчок.
— Вы-то за что сюда попали?
Послышался дружный смех.
— За то, что были на люгере, — невозмутимо ответил Боб, — и отказались подтвердить, что вы главный мятежник.
Никто не был склонен к унынию: то ли чувствовали конец пути, то ли не верили, что можно вот так, за здорово живешь, держать людей взаперти. Начались бесконечные тюремные разговоры о том, о сем, и с удивлением я узнал мыслителей в дорожном надзирателе и в учителе стонхильской школы. Разговор, как повсюду в Англии, скоро принял теологический [119] характер. Боб долго и терпеливо слушал прения о вере, наконец попросил слова.
— Джентльмены, — сказал он вежливо, — простите серость нашу деревенскую. Мне тоже ужас как хочется выяснить один вопрос из библии. Вот все вы вроде как в восторге от племен израильских, верно? А ведь ужасно бестолковый был народ, что правду скрывать. Судите сами: чуть Моисей отвел от них глаза — ну, потащился старик по делам на гору Синай — глядь, они уже позолотили какого-то тельца от совершенно неизвестной коровы и поклоняются ему! Мистер Джойс, ведь это смотря какой телец, каждый пастух вам скажет. Иной сожрет больше, чем весит сам, а толку от него меньше, чем от козла. На кой же прах ему поклоняться?
Дни, ночи. Дни, ночи. Джорджу Пенруддоку плохо: его лихорадит. Ему мерещатся то парус леди Киллигру, то Вергилий, то Данте [120]. Я все время держу на его голове мокрый лоскут рубахи, который мгновенно высыхает. Боб ле Мерсер серьезно обсуждает план побега — в кандалах, за сотни миль от берега. Дни, ночи теперь несутся, как облака в ураган. Пенруддоку по-прежнему плохо. Я поднимаю дикий грохот кандалами, стучу в дверь, вызываю боцмана и требую, чтоб с учителя сняли кандалы. Боцман идет к капитану, и морж это разрешает. Пока расковывали Пенруддока, Боб стибрил из рабочего ящика кузнеца обломок напильника и теперь трудится над своими цепями в дальнем углу день и ночь. Я мечтаю о своем стилете с такой отличной пилкой — он остался в старой каморке. Нас никто не навещает, кроме боцмана, который лично доставляет еду.
Ночи и дни… Мы уже близко к цели, и вот пожалуйста: oceanus occidentalis [121] сыграл с нами свою последнюю подлую штучку. Нас задевает своим северным крылом страшный тропический «оркан» — ураган из Вест-Индии. Это случилось уже где то напротив залива Массачусетс. Судно отбрасывает, по словам боцмана, глубоко к югу. Теряем фок-мачту — до нас доносится сквозь рев урагана грохот ее падения. Паника наверху. В кромешной тьме, ибо свеча догорела, ждем гибели. Один Боб продолжает работу над своими кандалами, будто не все равно, в цепях тонуть или без них.
…Как ни странно, учителю лучше и мы не утонули. Я мечтаю об одном: разбить своими кандалами капитанскую башку. Больше ничего мне не надо — даже блаженства на том свете.
Внезапно сошел с ума канонир. Ему кажется, что он на дне морском, а вокруг плавают тела его мертвых товарищей. Терять больше решительно нечего.
