— Ну, после этого, — захихикал преподобный Пори, а затем зевнул, — после этого он прятал от меня свои стихи в ящиках стола и всегда откладывал перо в сторону, стоило мне войти в комнату. Но я еще кое-что видел, он опубликовал эту поэму три года назад в книге
Ричард спросил, почему же Мильтон сочинил о Кинге элегию?
— Дослушайте меня, — заметил господин Пори. — Эта поэма была написана на английском. Нед был хорошим игроком в теннис и прекрасным всадником, но он не умел плавать. Однажды он отправился в Дублин по спокойному морю и был недалеко от берегов Уэльса, но его судно налетело на скалу, а у них не было спасательных лодок, и Нед утонул вместе с судном. Он стоял на коленях и молился на палубе. Конечно, он не был простым студентом нашего университета. Многие студенты написали в его память стихи на латыни, греческом и английском языках. Среди примерно двадцати поэтов Кембриджа был и Джон Мильтон, который написал элегию на английском. Мне она понравилась, и я понял, что Джон простил беднягу Неда за то, что тот посмел занять его место и «сидел на его стульчике и пил его вино!». Он оплакивал его в стихах так, будто Нед был его братом или одним из тех двух епископов, о котором идет речь в поэме. Он, можно сказать, увенчал его венком из сладко пахнущих цветов. Но мне все равно кажется, что он никогда не простил королю Карлу, что он подписал мандат Неда. Нет, я не хочу обвинять Джона в отсутствии верности или в предательстве, но ему было очень неприятно, что король обладал властью вмешиваться во внутренние дела колледжа и помешал Джону занять соответствующее место.
— Должен признаться, я полностью разделяю мнение господина Мильтона, — воскликнул дядюшка Джонс.
Преподобный Пори продолжил свой рассказ:
— Мне кажется, нетрудно понять враждебность Джона к епископам. Когда мы начинали учиться в колледже, нашим наставником был господин Вильям Чаппел, и он не нашел общего языка с Джоном. Он называл Джона «высокомерным бунтарем». Господину Чаппелу казалось, что Джон полностью соответствует этому определению, а доказательство — его стихи. Он назвал Джона «высокомерным бунтарем», Джон ничего на это не ответил, лишь насмешливо захохотал, и тогда господин Чаппел схватил линейку, которой он охаживал младших студентов, и хотел стукнуть Джона, хотя уже не имел права это делать, потому что Джон учился на старших курсах, но Джон вырвал у него линейку.
Вдруг преподобный Пори замолчал, потому что рассказал нам больше того, чем собирался сделать, но все продолжал хихикать. Брат Ричард попытался его подбодрить.
— Сэр, вы нам все рассказали весьма объективно, скажите же, что случилось дальше?
— Джона на некоторое время отстранили от занятий в колледже, и господин Чаппел отказался быть его наставником, а без наставника Джон в колледже оставаться не мог. Но он не терял времени зря, и для него нашли другого наставника. Это был господин Тоби. С ним он мог ладить. Когда архиепископ Лод назначил господина Чаппела ректором Тринити-колледжа в Дублине, сделал его епископом Россом, и он стал правой рукой архиепископа в деле насильственного возврата Ирландской церкви к единоверию, мне кажется, это излечило Джона от преклонения перед прелатами и уже в тех стихах о Неде Кинге можно заметить хорошо замаскированные насмешки и выпады против епископов, которые часто были недостойны своего высокого звания и не оправдывали надежд своей паствы. Мильтон подозревал, что епископ Росс помогал бедному Неду занять не принадлежащее ему место.
Дядюшка Джонс обвинил преподобного Пори в том, что тот не совсем объективно представил нам господина Мильтона, но господин Пори начал протестовать и сказал, что он всего лишь пытался все рассказать подробнее и что его принудил к рассказу мой брат Ричард. Ричард начал смеяться и заявил, что надеется, что памфлет, который дядюшка Джонс назвал творением ангелов, не оказался лишь попыткой мести наставнику, который когда-то пытался обломать линейку о плечи студента.
Пока они беседовали, я молчала, делая вид, что прилежно шью у огня, но потом отложила в сторону работу и попросила извинения за то, что вмешиваюсь в разговор. Я старалась обелить господина Мильтона, потому что мне не понравились насмешки Ричарда. Я сказала, что не считаю подспудные мотивы низкими, потому что, если к человеку отнеслись несправедливо, он, естественно, станет рассуждать по этому поводу, и вовсе не обязательно отождествлять инструмент несправедливости с власть предержащими. Если людей обижали или грабили епископов, то каждый обиженный пришел к выводу, что прелатство — негодная форма правления, а если собрать их жалобы вместе, то видно, что прелатство нарушало законы и вызвало общее возмущение против епископов.
— Я сама ничего не имею ни против епископов, — сказала я, — ни против Его Величества. Но если бы сейчас к нам пожаловал епископ и сказал, что я не умею шить и вышивать, и начал бы меня колоть ножницами, или если бы королевский указ предписал, чтобы моя сестренка Бетти сидела за столом вместо меня у очага, конечно, я взяла бы сторону господина Мильтона. Все могут судить о чем-то только по собственному опыту.
Преподобный Пори поблагодарил меня, а потом начал хвалить чувство юмора господина Мильтона.
— Мне приходилось слушать его, когда он был в ударе… Во время фестиваля в парадном зале колледжа, когда ему только минуло двадцать и студенты выбрали его «Отцом», то есть президентом. В тот день он вел философский диспут и выступал на тему «Как спортивные упражнения сочетаются с изучением философии». Я должен вам об этом рассказать. Он был внешне очень симпатичным парнем, очень забавно одевался в самые модные наряды розового или нежно-голубого цвета с широкими рукавами. Мильтон носил шелковые чулки тоже розового или алого цветов, что было против правил колледжа, и обожал свои длинные кудри, на лекциях он медленно расчесывал их костяным гребнем и делал это сначала правой, а затем левой рукой, и наши студенты прозвали его «Леди Крайст-колледжа». Однажды он спросил, как же леди может быть отцом? Он сказал, что древние греки считали, что женщина всегда оставалась верной ее полу, если только ее не принуждал совершать иные поступки Бог, когда он делал из нее мужчину, и точно так же мужчина оставался верным своему полу, если только он, к несчастью, не убивал змею, и тогда, как говорили греки, он становился заколдованным на годы и превращался в женщину, как когда-то случилось с бедным поэтом Тиресией…
Стоило ему произнести имя «Тиресий», я его перебила и спросила, какого цвета были волосы у этого Джона Мильтона — может, светло-золотистыми? А глаза темно-серыми? А нос и подбородок были у него длинными? И еще: не произносил ли он твердое «Р»?
— Да, это господин Мильтон. Откуда вы его знаете?
— Я с ним не знакома, — сказала я, улыбаясь. — Поверьте, я описала его, исходя из ваших рассказов.
Я ушла, а они остались размышлять над разгадкой моих слов.
В следующий раз я услышала о господине Мильтоне, когда было опубликовано опровержение на его старый памфлет. Опровержение было написано епископом Холло из Эксетера, находившимся тогда в заключении в Тауэре, он писал его с помощью сына. Они били в унисон, как опытные кузнецы бьют вместе по наковальне. Они назвали господина Мильтона «непристойным, мрачным, хмурым, отвратительным глупцом» и «язвительным рифмоплетом». Они заявляли, что «его выблевали из университета в Кембридже в отхожее место Лондона, и с тех пор, как он там оказался, эти места стонут от двух зол — от Мильтона и от Чумы!».
Они также заявляли, что он проводил время в борделе и в игорном доме. Его обвиняли в нереализованных амбициях, потому что понимает, что на его голове никогда не будет сиять митра, поэтому он так нападает на епископов. И пишет свои злостные памфлеты в надежде завоевать сердце богатой вдовы, настроенной против прелатов, правда, сочтя эти обвинения слишком жестокими, сняли их.
Ричард говорил, что он наслаждается войной слов, как хорошей пьесой, но что никто из них не сможет подобными выпадами залечить раны церкви, потому что они действовали, как мясники, а не как искусные хирурги. Ричард сказал мне:
— Обещаю тебе, что твой господин Мильтон поднимется из пепла, куда его свалила пуля врага, и в следующем раунде выбросит епископа и его сына из окошка!
Зара, присутствовавшая при разговоре, спросила его:
— Братец, почему ты говоришь о господине Мильтоне, как будто он принадлежит Мари?
Ричард и Зара любили друг друга, как мы с Джеймсом, и он ей сказал, что я выступила на защиту господина Мильтона против трех джентльменов, и поэтому он назвал его «моим господином Мильтоном». Зара не догадывалась, что господин Мильтон и Тиресий были одним и тем же лицом, не знаю, почему я не сказала ей об этом.
Зара широко раскрыла глаза:
— Вот в чем дело, Мари! Ты снова поклоняешься старым святым. Правду сказать, я никогда не верила, что тебе нравится кто-то другой, несмотря на болтовню в городе.
Она быстро забежала за спину Ричарда и продолжила:
— Я никогда не верила, что ты могла потихоньку отправиться на свидание с капитаном Верне в ту ночь, когда кто-то швырял камешки в наше окно. Капитан Верне слишком милый и воспитанный человек, чтобы обратить внимание на дешевую кокетку вроде тебя.
Я попыталась взять себя в руки и спокойно ей ответила:
— Дорогая, я никогда и не утверждала, что мне повезло в данном случае! Мне кажется, что в тот вечер ты так нахально строила ему глазки и приставала к приличному джентльмену, что он просто не мог устоять перед тобой и, наверное, из-за тебя, а вовсе не меня швырял в окно камешки. Что касается моей преданности господину Тиресию или господину Джону Мильтону, то ты можешь думать все, что тебе угодно, ты наглая, сопливая лицемерка с ужасными зубами, неряшливая негодница. — И с этими словами я вышла из комнаты.
Кое-кто верит в простое совпадение. Например, когда два лица, сидящие за столом, вдруг начинают одновременно вспоминать кузена Тома, которого они не вспоминали, наверное, целый год, тогда можно сказать, что все произошло случайно. Но мне кажется, что тут нет простого совпадения и, может, через неделю-другую у них появятся новости о кузене Томе. И я испытывала нечто вроде телепатии к Джону Мильтону, потому что он был удивительным человеком, всегда старался быть таким, перед ним впереди как бы бежала длинная тень. Мне пришло в голову: раз я теперь знаю его настоящее имя, а не только то, что он Тиресий, наверное, мы с ним вскоре встретимся и познакомимся.
