локоток. Бесплатного шампанского больше не раздают, сверх него я позволил себе бутылочку минералки. У Сильвии в руке стакан красного вина; хотя тон её помады эффективно маскирует объём выпитого, тёмный налёт на зубах выдаёт правду.
— Соседушка, дорогой, — говорит она, — что ты здесь делаешь?
— Не надейся, всё прозаично, — отзываюсь я. — Но чур ты первая.
Я решил быть вежливым и компанейским. И не тревожиться, что кто-нибудь заметит меня за разговором с этой женщиной весьма одиозной наружности. Уже поздно, и все кругом беседуют с кем ни попадя. В более формальной обстановке я б, конечно, двести раз подумал. Но правда такова, что нечто в её взгляде привораживает меня. Что-то в глазах. Но что, я пока не улавливаю.
— О, — говорит она, и румянец густеет на пару тонов, — просто я хороводилась с Туре Мельхеймом. Ладно, мы с ним близко дружили. Бывают же в жизни ошибки, верно? Ты знаешь Туре?
Известие удивляет меня, но не до ступора. У Туре, насколько я посвящён, завидный послужной список.
— Знаю. А о какой «ошибке» речь?
— Да ты чего! Он же подсевши. Это первое, что бросается в глаза. Ну, второе, как в моём случае. Про первое не спрашивай, не скажу. А ты?
— Что я?
— Ты здесь чего делаешь? Кто тебя привёл?
— Туре Мельхейм.
У неё глаза на лоб. В буквальном смысле.
— Я построил им это всё.
— Ты???
Она озирается по сторонам, долго-долго. А потом происходит нечто неожиданное, прежде мне не доводилось сталкиваться с подобной реакцией. Она начинает дико хохотать. В этом хохоте клекочет первозданность и безудержность, интригующий звук, жаль, от него мурашки по спине.
— Знаешь, — удаётся ей наконец вымолвить, — знаешь, за кого я тебя приняла, когда встретила на лестнице? Наверняка он книжный дизайнер, сказала я себе, наверняка. Он весь как большой сериф. Прикинь?
— И что?
— Не так уж сильно я ошиблась!
— Не сильно, вроде как перепутала человека с шимпанзе.
— Чего?
— Видишь ли, у шимпанзе нет объёмного зрения. Эту привилегию получили люди, когда слезли с дерева и научились ходить прямо, возможно, это единственная неповторимая особенность человека. Так что книжным графиком шимпанзе быть может, а вот дизайнером интерьера — уж извините.
— Во как, — тянет она. — А так я тружусь в Министерстве по охране окружающей среды, это жена тебе наверняка рассказала. Только не спрашивай, чего я там делаю. Во всяком случае, объёмное зрение мне ни к чему. В бумажках ковыряюсь.
— Катрине мне не жена, мы не расписаны, — говорю я незнамо зачем. — Ну и как тебе нравится?
— Бар, ты имеешь в виду? Такой... симпатичный вроде. Пришлось повозиться?
— Да уж. Мы сломали тут всё до основания. Сегодня это не очень заметно, но здесь супер вентиляция, лучше уже не бывает.
— Мне это без толку, я ж курю. Тебя не напрягает? — спрашивает она и закуривает, не дожидаясь ответа, решительно выдыхает дым мне в лицо, спохватывается и начинает судорожно разгонять облако рукой, будто его можно аннигилировать. Коричневый лак не сочетается с помадой и наложен кое-как. Впрочем, при таких обкусанных ногтях это неважно. Видно, у неё нервы шалят.
— Мне так стыдно за тот бедлам, — говорит Сильвия.
— Забудь.
— А так — у меня не очень орёт музыка? Я страсть люблю музыку.
— Мы слышим музыку, но не громко. Да нет, совсем не громко.
— Предыдущие соседи жаловались всё время. У них детки маленькие.
— У нас нет. Да всё в порядке.
— Главное, не забывайте жаловаться. Если текст можно разобрать — значит, слишком громко.
Тут уж я хохочу, перебирая по части громкости и заливистости. «I will always love you!» И кошу глазом в её сторону. И понимаю наконец. У неё совершенно непуганные глаза, как у маленького ребёнка. Они круглые и чуть навыкате, дымчато-зелёного цвета. Эти глаза не лгут. Они глядят без смущения и видят меня насквозь; от такого открытия меня бросает в дрожь, хотя я чувствую, что у неё нет в мыслях зла. Одно любопытство. Что за странная женщина.
— Приятно было повидаться, — резко выворачивает Сильвия.
— Ты уже уходишь?
Я еле успеваю закрыть рот, чтоб не брякнуть «Я тоже собирался...»
— Нет, но я тут с компанией, они меня наверняка потеряли.
— То есть интерьер тебя не особенно впечатлил?
— Разве я не сказала, что мне понравилось? Я в этом не секу. Все эти модные навороченные места кажутся мне такими... одинаковыми.
— Одинаковыми?
— Ну да, сталь плюс дерево и побольше галогенок.
— Я буду рад показать тебе различия, — предлагаю я с улыбкой.
— Спасибочки. Только можно в другой раз, лады?
И она поворачивается ко мне спиной. Судя по состоянию платья, ей срочно нужен шампунь от перхоти.
Идя к остановке такси, где по случаю новогодних вечеринок вьётся хвостом очередь из сотни крепко поддавших граждан в исключающей возможность ходьбы обуви, я стягиваю у горла лацканы зимнего пальто. Настоящая зима. Простившись с Сильвией, я просидел в баре ещё с полчаса, прислушиваясь к доносившимся время от времени раскатам её смеха. Я ни разу не оглянулся посмотреть, что у неё за компания. По правде говоря, я взревновал, и это так смешно, так банально и настолько не по делу, что я пытаюсь призвать себя к порядку, отбивая нарочито широкий шаг. От затеи с такси я отказываюсь и прибываю домой пешком, через двадцать минут хода.
Хуже не будет, уговариваю я себя, пока ищу мобильный Туре Мельхейма. У него есть и простой, но только редкостные счастливчики могут похвастать тем, что застали его дома. Как все современные электронные кочевники, Туре Мельхейм тяжёл на подъём, примерно как ртуть.
Он отвечает после второго гудка. На удивление бодро, учитывая, который сейчас час. В трубке развесёлый шум. Не исключено, что он в «Y2K».
— Туре? Привет, Сигбьёрн.
— Сигбьёрн! — вскрикивает он с жаром. — Эх жаль, ты не здесь! Народу полно, веселимся.
— Здорово.
— Здорово? Ты б слышал, как нас нахваливают! Охи, ахи, растатахи — офигеть... Это Сигбьёрн! — вопит он неожиданно кому-то. — Подожди, с тобой хочет поговорить мой друг!
Едва он отставляет мобильник от уха, шум усиливается. Он что-то кричит вдогонку, я не разбираю, потом прорезывается другой мужской голос, пьяный и невнятный, хотя решительный и самоуверенный.
— Сигбьёрн? Эйнар Сюлте. Должен сказать, мне интерьер очень понравился. Один из лучших, и не только в Осло. Алло, ты меня слышишь?
Слышу. И, можно сказать, трепещу. Эйнар Сюлте, валютчик. Самый важный и самый агрессивный из биржевых игроков. Говорят, он оказывает такое же влияние на курс кроны, как министр финансов и глава Центробанка, вместе взятые.
— Да, слышу, — пищу я прерывающимся голосом. — Это слишком щедрая оценка.
— У меня к тебе дело, — булькает он, — я тут взял небольшой домик, ты не можешь на него взглянуть, а? Безо всяких обязательств, само собой.
Попробовать представить себе, какого размера дом Сюлте считает «небольшим», мне едва ль по силам.
— О чём речь, — и добавляю по привычке: — Правда, сейчас у меня завал.
— Не слышу? Не бойся, о приятельских скидках речи нет. Я знаю от Туре, сколько этот поганец тебе заплатил, так вот, по-моему, этого парня следует выдрать. Всыпать по первое число, по старинке. Но поговорить-то мы можем?
— Конечно можем, — отвечаю я.
— Тогда я возьму у Туре твой номер. А ты часом не к нам едешь?
— Нет, сегодня вечером я собирался быть дома.
— Тогда отложим до нового года, идёт?
— Хорошо. Можно Туре обратно?
Снова шум. Теперь играет джаз.
— Дарю знакомство, — нагличает Туре, явно слышавший беседу. — Всё держится на связях и знакомствах. Не откажись от такого предложения, будь умненьким. И станешь богатеньким-пребогатеньким, — прыскает он.
Туре Мельхейм явно находится под воздействием чего-то, возможно, латиноамериканского.
Если начистоту, у меня к предложению Сюлте отношение двойственное. Работать для людей этого сорта — не сахар. Self-made, самые тяжёлые клиенты. Таким подавай помпезную буржуазность. Роскошь и представительность. Но поговорить с ним я обязательно поговорю. Не полный же я псих.
— Кто бы говорил. Но я звонил спросить о другом. По-свойски.
— Выкладывай.
— Что ты можешь мне поведать о красотке по имени Сильвия?
