и шпилей. Чужая страна…
Догадка была внезапной и жуткой, и в один момент она стала уверенностью. В маленьком зеркальце вздрагивал багровый кровоподтек на белой шее. Неподвижными расширенными зрачками смотрела Марушка в зеркало, пока оно со звоном не выпало из обессилевшей руки. И еще эта страшная слабость по утрам… А Венцеслав бесстрастно сидел рядом, он не наклонился за зеркалом, казалось, он вообще не замечал своей жены… пока не наступало время выпить еще глоток ее крови.
Это был город — чужой, странный, призрачный в неровном белесом тумане. Экипаж мелко подрагивал на уличной брусчатке, а по краям вздымались высокие, узкие, надвигающиеся с обеих сторон стены. Крыши домов растворялись в тумане, и только кое-где из рваной пелены выступали граненые башенки, готические купола, шпили и причудливые ажурные решетки.
Марушка смотрела в окно, бессильно откинувшись на спинку сиденья. Каждое движение теперь утомляло, как тяжелая работа. А он все время был здесь, понемногу отнимая унее жизнь, которой осталось, она чувствовала, совсем чуть-чуть… И никуда не убежать, не скрыться, это ее судьбы, несчастная судьба, навсегда повязанная с чужой, далекой, последней страной…
Экипаж въехал под массивную нависающую арку — словно в пасть чудовища. Стук копыт о брусчатку гулко отразился от свода. Это — все, вдруг остро осознала Марушка, вот так и приходит страшный, необратимый конец… Зеленые глаза Венцеслава блеснули в полумраке, он повернулся к ней — в самый последний раз, ему осталось только улыбнуться — и все…
Кони остановились. Венцеслав встал и, подойдя к двери экипажа, обернулся и сказал Марушке несколько непонятных слов. Потом он спрыгнул с подножки и зашагал через вымощенный брусчаткой двор по направлению к дому.
Замерев, застыв всем телом, Марушка провожала его напряженным взглядом. Вот он три раза постучал деревянным молотком в тяжелую резную дверь, вот она открылась — медленно, туго, такая широкая на ребре… Венцеслав перебросился несколькими словами с человеком на пороге и вошел в дом.
Марушка вскочила. Это было не решение — она даже не успела подумать, представить возможный исход, взвесить шансы. Просто тяжелая дверь захлопнула парализующий страх — осталось страстное безумие, отчаянное стремление спастись, скрыться, бежать как можно дальше отсюда…
Лихорадочное возбуждение, заменившее силы, делало движения судорожно-беспорядочными. На подножке экипажа она споткнулась, зацепилась платьем и полетела куда-то вниз, но вытянутые руки встретили слишком близко нависшую шершавую стену. Марушка заметалась под узким, подавляющим сводом, бросилась было во двор и только потом — к тяжелым воротам с чугунной решеткой. Они казались запертыми, но нет — в тумане серел узкий просвет между створками, и Марушка нырнула в него, не коснувшись ворот дажеволосами.
Город обрушился на нее всей своей громадой. Она бежала по узким улочкам, скользя и спотыкаясь на мокрой брусчатке, стараясь не замечать узких высоких стен, которые в любой момент могли сдвинуться, раздавив тонкое пространство между ними… Клочковатый туман маскировал повороты и тупики, и она держала руки вытянутыми вперед — пальцы онемели от холода, только горели ладони с ободранной кожей. Не останавливаться, не останавливаться, подальше от него, это только кажется, что стены замыкают заколдованный круг, неодолимо возвращая ее к месту побега…
Жуткий лабиринт привел ее на широкую площадь, посреди которой высился в тумане огромный готический собор. Марушка невольно замедлила шаги, остановилась в болезненной нерешительности. И впервые увидела вокруг людей — раньше город был пуст, словно гигантская западня для нее одной… Люди выходили из собора, их было много, слишком много, они говорили на непонятном языке, языке Венцеслава и его матери-колдуньи, они все были ее врагами, все!
И тут она увидела его. Этого не могло быть, и все-таки это был он высокий, широкоплечий, в военной шинели с поднятым воротником и синими, невозможно-синими глазами напростом, мужественном лице. Он пересекал площадь спокойно, и уверенно, с незаметной хромотой — как когда-то улицу перед их домом — большой, такой надежный и близкий…
Он не мог знать ее — но Марушка не вспомнила об этом. Единственный человек, о котором она когда-либо мечтала, который мог спасти ее и сделать счастливой — был здесь, в этом страшном, чуждом месте. И одним стремительным порывом она бросилась к нему, прильнула лицом к грубому ворсу влажной шинели. Теперь все будет хорошо… Он защититее от этой чужой страны, от жуткого мужа, он увезет ее домой…
Она подняла залитое слезами, несчастное, счастливое лицо. В синих глазах было легкое недоумение, но его большая твердая рука уже гладила успокаивающе ее волосы. Он ободряюще опустил светлые ресницы — и улыбнулся.
Зачем он улыбнулся?! Зрачки Марушки расширились, отражая ряд его мелких, хищных, острых зубов. Его рука лежала на ее затылке, а лицо начало опускаться, тянуться к беззащитной шее… Он был высокий, ему надо было как следует наклониться…
Сама собою, без помощи сознания, рука Марушки скользнула в карман, и в пальцы впилось что-то маленькое и твердое — деревянная рыбка с круглым отверстием вместо глаза.
Марушка улыбнулась жалкой, затравленной улыбкой и обняла его обеими руками за плечи. Она не чувствовала своих пальцев, но они четко, без слабости и дрожи выполняли свою работу. Жесткий прямой волос, приставший к воротнику… маленькое отверстие и двойной узел.
Отрешенно, без удивления она увидела, как смертельно побледнело его склоненное лицо, искривились четкие губы, почувствовала тяжесть его огромного бессильного тела и одним коротким, резким движением оттолкнула его.
Люди, выходящие из собора, поворачивали головы, останавливались, тревожно переговариваясь, и вскоре на площади образовалась толпа. Толпа, в центре которой, распростершись на мокрой брусчатке, лежал большой мужчина в серой шинели, а над ним, растерянно разводя тонкими руками, стояла темноволосая, бледная, изможденная девушка, она плакала, повторяя бессвязные слова на непонятном языке…
Примечания
1
До бесконечности (лат.)
2
«И никто не узнает, где моя могила,
Не узнает никто, где она…» (англ.)
