«Хотел бы я увидеть эту Богиню», — сказал Усермаатра. Его голос был исполнен той же силы, что и у нее.
«Великий Осиамандиас, — сказала она, и в том, как она произнесла Его имя, таилась насмешка столь же утонченная, как взмах крыла, поскольку именно так называли Его восточные народы, если бы Ты увидел эту Богиню с розовыми волосами, Ты бы обнял Ее, и тогда Она перестала бы быть Богиней, но превратилась бы в обычную женщину, как все мы».
Маленькие царицы захихикали с превеликой радостью. Оскорбление было так надежно облечено в лесть, что Усермаатра мог лишь ответить: «Рассказывай свою историю, Гиппо, пока я не сжал твой живот и берега этого озера не покрылись маслом».
«Миллион и несметное число извинений, — сказала Медовый-Шарик, — за то, что задержала Твое развлечение. О, Великий Осиамандиас, кожа этой Богини с розовыми волосами была белой, и поэтому Она любила лежать в болоте среди зелени влажной болотной травы. Однажды туда пришел пастух, который был красивее и сильнее прочих мужчин. Увидев Богиню, он тотчас же возжелал Ее, но Она сказала: „Сперва мы должны помериться силой в Моем пруду'. Желая подразнить Ее, он спросил: „И что же, если я проиграю?' „О, — ответила Она, — ты отдашь Мне одну из своих овец'. Пастух схватил Ее за волосы и притянул к себе. Ее голова пахла так же восхитительно, как роза, но его руки попали в капкан из шипов, таившихся в Ее волосах. И вот Она обхватила его бедра, бросила его на землю и села ему на голову. Тогда он обнаружил шипы в волосах другого леса. О, его рот стал кровоточить еще до того, как Она отпустила его. Ему пришлось отдать Ей овцу. На следующий день он пришел бороться снова, и проиграл, и отдал другую овцу. Он бился каждый день, покуда не исчезло его стадо, а его губы не превратились в сплошную рану».
Тут Медовый-Шарик принялась смеяться и не могла остановиться. Сила ее голоса, подобно первому подъему нашего Разлива, была способна втянуть в себя все находящееся на берегу. Одна за другой, остальные маленькие царицы тоже начали смеяться, а за ними и евнухи, покуда все не разделили настроение истории.
Может быть, дело было в колоби, или то явилась одна из прихотей Царя, однако когда веселье маленьких цариц не прекратилось, принялся смеяться и Сам Усермаатра, Он осушил половину кубка и передал то, что осталось, Медовому-Шарику. «Маатхерут, — сказал Он, — в твоем голосе действительно пребывает Истина». И по тому, как я услышал это ухом Мененхетета, в котором ее голос отдавался, как звон колокола, я понял, что Маатхерут называли ее в те дни, когда она была стройной и прекрасной, и звук этого имени вызвал в их мыслях — у моей матери, моего отца и моего Фараона — легкий возглас изумления — ибо, как я только что узнал, имя Маатхерут даровали лишь самым великим и мудрейшим из жрецов, лишь тем, кто действительно обладал Голосом-Истины, только тем, чей голос, произнося сокровеннейшие молитвы, звучал несравненно ясно и твердо (поскольку тогда они в состоянии, подобно тому как обращается в бегство наступающее войско, заставить отпрянуть в смятении всех Богов, которые могут помешать молитве). Лишь Верховных Жрецов удостаивали подобного знака уважения. Однако здесь присутствовала Медовый-Шарик, которая получила имя Маатхерут. Это могло означать только Та-в- чьем-голосе-пребывает-Истина.
«Усермаатра-Сетепенра, — сказала Медовый-Шарик, — если мой голос исполнен ясности, то причина ей — то благоговение, которое я чувствую при звуках Твоего имени».
Приглушенные голоса маленьких цариц добавили к сказанному свое согласие. Их благочестие смешалось с туманом над озером. Считалось, что совершенно безукоризненное произнесение всего множества имен Усермаатра являет собой силу, достаточную для того, чтобы поколебать землю.
«Хорошо, — сказал Усермаатра. — Надеюсь, ты всегда произносишь Мое имя с осторожностью. Мне очень не хотелось бы отрезать тебе палец на второй ноге».
Одна маленькая царица неожиданно так судорожно глотнула воздух, что это услышали все. Другие перестали смеяться. Медовый-Шарик, словно уклоняясь от удара, повернула голову. И все же она пробормотала: «О, Сесуси, я стану в два раза толще».
«Тогда в Доме Уединенных не найдется кровати, которая смогла бы выдержать тебя», — сказал Он ей.
«Что ж, кровати не будет вообще», — ответила она, и ее глаза вновь сверкнули. Мененхетет был восхищен. Этой ночью ее осанка разительно отличалась от других дней, в которые ему приходилось видеть ее, когда она выглядела обыкновенной толстухой, ковылявшей по тропинкам Садов на постоянно болевших от давившего на них веса ногах. Теперь же, когда она восседала на золотой скамейке, так как золотые стулья были для нее слишком узкими, ее тело казалось тяжелым, но выглядела она величественной, как Царица, по крайней мере в этот час.
«Расскажи другую историю, — сказал Усермаатра, — и расскажи ее хорошо».
«Повинуюсь, и если мне это не удастся, Великий Осиамандиас, — сказала она, — я сама отдам свой палец». Несколько маленьких цариц не смогли сдержаться и рассмеялись вслух от ее дерзости, и громче всех Нубти, маленькая богиня золота, которая получила такое прозвище оттого, что в последнее время стала носить светлые парики — иными словами, шерсть рыси, посыпанную золотой пудрой, и все говорили, что делает она это с целью побудить Фараона, когда Он находился среди Уединенных, видеть в ней сходство с Маатхорнефрурой.
«Пусть эта история будет длинной, — сказал Усермаатра. — Я больше люблю длинные истории».
«Есть одна история, в которой говорится о двух чародеях, — начала Медовый-Шарик. Речь ее была подобна ветру, что удерживает парящих птиц в полете, настолько полнилась она звуком ее голоса. — Первым, кого я назову, был Хор с Севера. Еще до рождения ему было позволено спать у ног Осириса.
Другого мага звали Хор с Юга. Он был черным. Имя ему дали нубийские жрецы, укравшие много свитков папируса из Храма Амона у Первого Порога. Вернувшись в свои нубийские пустыни, они усвоили это знание и использовали его тысячу лет, покуда не обрели необычайную мудрость. Затем они стали наставниками черного мага, Хора с Юга, до того времени, когда он отправился в Фивы, чтобы напугать Фараона».
«Какого Фараона?» — спросил Усермаатра.
«Великий Возлюбленный Солнца, я не могу этого сказать, чтобы не навлечь на Египет несчастье».
Он выглядел разгневанным, но не посмел настаивать. «Продолжай свою историю, Маатхерут. Посмотрим, стану ли Я счастливым, когда ты закончишь».
В темноте над головами женщин пролетела шальная белая бабочка, а тишина над озером была настолько глубокой, что мне показалось, что я слышу трепет ее крыльев.
«По пути ко Двору, на всем его протяжении от раскаленных пустынь Нубии до Фив, этот Хор с Юга каждую ночь не забывал вынимать из своей книги, где была собрана мудрость магии, папирус и растворять его в вине. Затем он выпивал это вино, и магические слова, записанные на папирусе, проделывали путь внутрь его мыслей. Таким способом Хор с Юга исполнился необоримой мудрости. К тому дню, когда он появился при Дворе, о Хоре с Юга можно было сказать, что в блеске его глаз пребывало Тайное Имя Ра. Однако когда он постучал в Двойные-Врата, у них уже стоял колесничий, чтобы схватить его. Дело в том, что прежде него примчалось много свидетелей, предупредивших о приближении чужака-нубийца, от которого исходит запах колдовства. Так оно и было. Никто не может проглотить слишком много магических слов, чтоб от него не разило корнями и камнями».
«Мне нравится этот рассказ», — сказал Усермаатра.
«Хор с Юга сказал стражнику: „Никакие путы не удержат меня'. — Он поднял палец, и веревка, связывавшая его кисти, разорвалась на маленькие кусочки, которые поползли прочь, подобно червям».
«Ты видела это?» — спросил Усермаатра.
«В своем сне, Великий Повелитель, в нем я видела это».
Усермаатра отхлебнул еще колоби и шумно выдохнул. «Гляди, — сказал Он, — на Мою магию. Даже белую бабочку опалил огонь из Моего рта». Пролетавшая бабочка на самом деле покачнулась в полете. Маленькие царицы захихикали.
Медовый-Шарик подождала, пока ее молчание не стало сильнее звуков, которые издавал, глотая Свое колоби, Усермаатра. Затем она сказала: «Поскольку никакие веревки не могли удержать его, Хор с Юга прошел через парадную площадь и сказал Фараону „Я — Хор с Юга. Я пришел в Египет, как чума. Ни у одного мага нет силы противостоять мне. Я возьму Тебя с собой обратно в Нубийское Царство, и мой народ будет смеяться над Тобой'».
«Аиииии!..», — взвизгнула одна из маленьких цариц, но Медовый-Шарик не прервала повествования.
«Не успел Фараон что-либо ответить, Хор с Севера вышел из Дома Уединенных и сказал: „Моя магия столь же могущественна, как и эта чума!' Фараон взмахнул Своей плеткой семь раз, объявляя, что хочет посмотреть на единоборство этих магов, однако Его приближенные стали умолять Его подождать. Они знали Хора с Севера как сына одной из маленьких цариц, не более того. Они не видели его спящим у ног Осириса в Стране Мертвых. Но Фараон знал, — сказала Медовый-Шарик, и все маленькие царицы захлопали в ладоши, восхищаясь Его мудростью. — Хор с Юга, однако, вовсе не казался испуганным. Он протянул вперед пустую руку, и — представьте! — в ней оказалась палка. „Меду, — сказал он, — слово, означающее палка. Оно также значит слово. Поэтому я черчу этой палкой магическое слово. — И дальше он забормотал скороговоркой: — Меду есть это меду для меду, как и меду, меду. Посредством которого меду может произвести меду'. Но концом палки он начертил треугольник, из которого вырвалось пламя и разгорелось в воздухе с таким ревом, что все, бывшие при Дворе, отшатнулись назад». Теперь Медовый-Шарик замолчала и очень торжественно взглянула на Усермаатра, прежде чем продолжить.
«Хор с Севера спокойно встал и очертил круг, заключив в него своего Фараона. Пламя отступило назад. Теперь в другой руке мага с Севера появилась золотая чаша с небольшим количеством воды. Хор с Севера подбросил эти несколько капель в воздух, и они вернулись на землю проливным дождем, который загасил пламя. Хор с Юга оказался мокрым, как река, что принесла его сюда, но Хор с Севера и его Фараон остались сухими. Тем не менее, когда все приближенные принялись смеяться, Хор с Юга рассмеялся им в лицо, причем от всей души, а затем без промедленья начертил в воздухе непристойный кружок заднего входа. Это тот круг, что напоминает спицы в колесах захваченных Тобой колесниц, великий Усермаатра. Он был отвратителен! Круг этот наполнился могучим ветром тех самых страшных пустынь, из которых пришел этот нубиец, и в нем пребывала вся вонь мерзких ветров, исторгнутых нубийскими властителями в знак презрения ко Двору Фараона. — Помимо своей воли, несколько маленьких цариц захихикали, но Медовый-Шарик сделала вид, что не заметила этого и продолжала: — В ответ Хор с Севера покрутил концом своей палки, словно закручивал спираль, и все ветры, выпущенные нубийцем, скрутились вокруг его палки в тугой моток. Пуф! Хор с Севера вытащил свой посох из этих связанных ветров, и моток объяло пламя.
Теперь Хор с Юга показал свои зубы, и его голова стала уродливой, как у змеи. Он сказал Фараону: „Слушай меня: Твой Двор станет Твоей могилой!' — и с этими словами бросил свою палку в воздух. Долетев до верхней точки его броска, она отказалась падать обратно, но стала плавать наверху, растекаясь вширь, пока не превратилась в огромную каменную плиту у всех над головами. Тогда Хор с Юга сказал: „Эта крыша упадет, и Ты погибнешь под ней, если не согласишься отправиться со мной в Землю Нубии'.
„А что произойдет в Нубии?' — спросил Фараон.
„Мои люди увидят Тебя на коленях'.
„В таком случае я никогда туда не пойду', — сказал Фараон. „Погибни!'
В великом страхе все ждали, что сделает Хор с Севера. Тот был бледен, но цвет его глаз стал серебряным, и он улыбнулся под тенью огромной
