сам по себе, в его 'наготе'. Так же часто научную работу сравнивали с охотой, ученых называли как открывателями тайн природы, так и 'охотниками за знаниями'. Этот языковый обычай, по мнению Сартра, позволяет говорить о том, что человеку присущ 'комплекс Актеона' [1].
Отсюда распространенный речевой символ присвоения - 'пожирать глазами', восходящий к деятельности животных по удовлетворению потребностей: ведь животное охотится, чтобы съесть объект охоты или получить сексуальное удовлетворение. Знание ведь тоже определенного рода ассимиляция. Но в результате этой ассимиляции объект, в идеале, должен сразу и стать моим, и остаться самим собой. Это неосуществимое (в результате его противоречивости) желание опять же сродни человеческой форме сексуальности, о чем уже немало говорилось выше: любовник желает целиком соединиться с предметом своей любви, но так, чтобы при этом возлюбленная оставалась самой собою, сохранила свою индивидуальность: 'чтобы другой стал мною, не переставая быть другим' [2].
Поэтому - еще один сексуальный символ! - ученый всегда стремится 'проникнуть внутрь' объекта, сохранив его при этом в 'девственной чистоте'; он хотел бы ограничить свою активность, сокровенной целью которой является обладание, только созерцанием, 'любованием' - самое большее, ласково поглаживая снаружи объект своего желания и постоянно опасаясь повредить его...
Или другой символ познания, столь же рельефно выражающий внутреннюю противоречивость желания познавать: бесконечно поглощать, не будучи в состоянии насытиться.
Наконец, еще один вид человеческой деятельности, отмеченной печатью присвоения, - это игра, прежде всего спорт. От других форм деятельности она отличается прежде всего, так сказать, меньшей степенью серьезности; поэтому 'материал' игры больше принадлежит субъекту, чем миру как он есть 'сам по себе' [3]. В самом деле, ведь человек сам выдумывает правила игры, задает ее цели и пр. И главное
598
желание, которое преследует человек в игре, - это желание быть. Однако, утверждает Сартр, в игре сохраняется и желание владеть - правда, в особо рафинированной форме, как обладание некой чистой 'субстанцией', над которой можно 'доминировать' (пример, который представляется Сартру наиболее репрезентативным, - это игра ребенка со снегом, из которого он может сделать 'что-нибудь', чаще всего снежную бабу или просто шар, хотя можно и дом, и крепость, и целый снежный городок. При этом материал, из которого все это сделано, тает и на солнце, и в руках, и все изготовленное из него превращается в 'Ничто'; это ли не аргумент в пользу 'чистого желания владеть и доминировать', свободного от конкретной пользы? Стремление победить, стать чемпионом и пр. поэтому можно трактовать как выражение 'недостатка бытия' в наиболее чистом виде.
1 В одном из греческих мифов рассказывалось об Актеоне, юноше-охотнике, который подсматривал за богиней Артемидой, купавшейся в обнаженном виде. За это, между прочим, он был жестоко наказан: Артемида превратила его в оленя и затравила собаками.
2 E N.P. 668.
3 Отсюда, согласно Сартру, 'большая серьезность' установок материализма по сравнению с идеализмом, нацеленность первого на революцию: материализм хотел бы прежде всего изменить мир, а не сознание; серьезное материалистическое сознание есть 'отодвигание на задний план человеческой реальности в пользу мира'. (EN. Р. 669.)
Так что же, в общем виде, означает желание присваивать и владеть? Может быть, за ним стоит возможность использовать то, чем владеешь? Нет, поскольку я могу использовать посуду в столовой, вовсе не желая получить ее в собственность. С другой стороны, осуществив желание владеть художественным полотном, я просто вешаю его на стену в своей комнате и никак не использую. В конечном счете, считает Сартр, право владения сводится к возможности разрушить то, собственником чего ты являешься: если ты владеешь художественным шедевром, то имеешь право его уничтожить. Однако это право вовсе не универсально: уже в императорском Риме господин не мог убить раба, будучи его собственником; а в большинстве капиталистических стран владелец фабрики не может по собственному желанию ее закрыть. Это верно, но к сути желания владеть, уверен Сартр, прямого отношения не имеет. Общество, провозглашая права собственности или ограничивая их, не создает отношения собственности, а лишь легитимирует их. Но если собственность в принципе провозглашается 'священным правом', то тем самым признается спонтанность этого отношения, возникающего между конкретными 'в-себе' и 'для- себя'. Это спонтанное отношение органично для человеческого бытия уже в самых примитивных формах социальности: поэтому при похоронах вместе с покойником хоронили и принадлежащие ему вещи - это значит, что они предстают в сознании как то, что каким-то образом включено в целостность человеческого бытия, и вместе со смертью человека некоторым образом 'умирают' также его вещи.
На основании вышеизложенного нетрудно понять, почему, по мнению Сартра, желание владеть сводится к желанию быть: ведь первое есть не что иное, как ощущение 'недостатка бытия'; поэтому и владение - это бытийное отношение. Под этим углом зрения оказывается весьма представительным поведение ученого, артиста, спортсмена: в нем всегда есть момент 'освоения' (или 'присвоения'), хотя в каждом
599
из этих случаев то, что осваивается, есть 'субъективная эманация самого себя', выступающая при этом как нечто внешнее и даже как изначально безразличное к субъекту. Спортсмен 'бьет' или 'устанавливает' рекорд, 'берет' рекордный вес или высоту, 'отбирает рекорд' у своего соперника и т.п. - во всех этих случаях язык сам говорит о том, к чему спортсмен стремится, как о чем-то не только 'объективном', но и 'внешнем', о том, чего он хочет достигнуть, чтобы стать чемпионом или рекордсменом. Артистка и 'достигает вершин мастерства', и становится примадонной. Ученый и получает выдающийся результат, и становится талантливым исследователем. 'Это значит, в том же синкретизме, Я становится не-Я, и не-Я превращается в Я' [1].
Впрочем, это отношение будет более точно выражено с использованием хайдеггеровской терминологии: 'В проекте владения мы встречаем некое Для- себя 'unselbststandig' (несамостоятельным), отделенным посредством ничто от возможности, которая существует. Эта возможность есть возможность присвоить себе объект ... Таким образом, присвоение становится отношением бытия между неким Для-себя и неким конкретным В-себе, и это отношение будет неотступно сопровождаться (sera hante) идеальной индикацией некоторого конкретного отождествления между этим Для-себя и обладаемым В-себе' [2].
Такое отношение может возникнуть в результате деятельности созидания; но эту деятельность способна символизировать и покупка. 'Деньги представляют мою силу; они в меньшей мере то, чем я владею, нежели некий инструмент овладения. ... Вот почему деньги - синоним могущества, и не только потому, что они и в самом деле способны доставить нам то, чего мы желаем, но прежде всего потому, что они представляют действенность моего желания в качестве такового' . Они выражают 'мою магическую власть' над объектами: 'Остановитесь у витрины с деньгами в кармане: выставленные объекты уже более чем наполовину ваши' [4]. Деньги потому символизируют универсальное творение, что они и в самом деле способны сотворить то, чем я владею в виде множества 'вещей', которые в результате совершенной покупки станут предметами моего окружения. 'Моя лампа - это не только этот электрический пузырек, этот абажур, эта подставка из кованого железа: это некая способность освещать этот кабинет, эти книги, этот стол; это определенная светящаяся деталь моей работы по ночам, связанная с моей привычкой поздно читать
600
или писать; она одушевлена, окрашена, определена тем, как я ее использую; она есть это использование и существует только в силу этого' [1].
Каждый конкретный объект, которым я владею, по мнению Сартра, вместе с тем символизирует обладание всем классом таких объектов (не в этом ли экзистенциальный смысл выражений вроде: 'А у меня тоже есть авторучка!'); более того, он даже символизирует обладание 'всем миром' ('Я ведь тоже когда-нибудь смогу купить автомобиль, как купил авторучку...'). Но важнее то, что, делая себя собственником того-то и того-то или желая приобрести в собственность нечто конкретное, я сам выбираю собственный мир! И поэтому слова известной песни, что 'каждый выбирает для себя женщину, религию, дорогу', тоже только символизируют универсальный, свободный выбор мира. Не потому ли следующая строфа этого стихотворения уже расширяет предметную сферу: 'дьяволу служить или пророку...'.
Отсюда общий вывод, который делает Сартр: 'Всякое для-себя есть свободный выбор; каждый из этих актов, от самого ничтожного до самого значительного, проводит этот выбор и проистекает из него; это то, что мы назвали нашей свободой. Теперь мы постигли смысл этого выбора: он есть выбор бытия, будь то прямо, будь то посредством присвоения мира, или скорее и то, и другое сразу. Поэтому моя свобода есть выбор бытия Богом, и все мои акты, все мои проекты проводят этот выбор и отражают его тысячами и тысячами способов, поскольку это есть бесконечность способов быть и способов иметь. Экзистенциальный психоанализ имеет целью обнаружить через эти эмпирические и конкретные проекты изначальный способ, которым каждый ищет свое бытие' [2].
Поэтому-то экзистенциальный анализ и не ограничивается качествами сексуальности - для него любое качество имеет онтологический смысл. Качество - это 'проявитель бытия'. Поэтому, по мнению Сартра, психоаналитику прежде всего следовало бы обратиться к анализу вещей. В этом плане Сартр весьма благожелательно оценил небольшую книжку своего соотечественника, методолога и историка науки Гастона Башляра 'Вода и грезы' ('L'eau et les reves'), которая теперь имеется и в русском переводе. Правда, он считает нужным оговориться, что не следует искать за 'материей' вещей какие-то образы, которые мы, якобы, на нее в своем воображении проецируем: в этом
601
случае происходит недопустимое для феноменолога смешение восприятия с воображением. Поэтому экзистенциальный психоанализ исследует не продукты воображения, а смыслы, реально принадлежащие вещам. Он не отрицает того, что такие, например, качества, как 'липкость' в 'человеческом' смысле, тому, что существует само по себе, не принадлежат. Однако 'материальные значения' в этом 'человеческом' смысле ('мягкий', 'колючий', вязкий' и пр.) вполне реальны, как и сам мир, они 'принадлежат' не воображению, а миру! Впрочем, как, по мнению Сартра, свидетельствует содержание другой книги Г. Башляра 'Психоанализ огня' ('Psychanalyse du feu'), этот философ на деле применяет свой метод именно к вещам, а не к субъективным образованиям.
'Например, если я хочу определить объективные значения снега, я вижу, к примеру, что он при определенной температуре тает, и что это таяние снега есть его смерть. Здесь речь идет просто об объективной констатации. А если я хочу определить значение этого таяния, нужно, чтобы я сравнил его с другими объектами, расположенными в других регионах существования, но столь же объективными, столь же трансцендентными, идеями, личностями, о которых я также могу сказать, что они тают (деньги тают в моих руках; я могу в них купаться и пр.) ... без сомнения, я таким образом обретаю известное отношение, связывающее известные формы бытия с другими известными формами бытия' [1].
Таков источник многих сказок: например, сказки братьев Гримм о портняжке, который, соревнуясь в силе с великаном, выдает сыр в своей руке за камень, из которого он смог выжать воду, а птицу, выпущенную им, за камень, брошенный вверх. Но здесь же источник и вещей более серьезных: возможности превращения множества реальных жидкостей не только в 'живую воду', но и в гомогенную универсальную жидкость (вроде 'воды' как первоначала мира в онтологии Фалеса), которой противостоят компактные 'зерна' или 'атомы', обладающие качеством чистого для-себя-бытия, а затем онтологических антиномий дискретного и непрерывного, женского и мужского, вплоть до противоречивого единства волновой и квантовой механики, отрицать реальное содержание которого сегодня вряд ли кто осмелится. Так, уверен Сартр, мы подходим к 'расшифровке тайного смысла снега, который есть смысл онтологический' [2].
Нечто аналогичное может быть применено не только к отношениям 'объективных структур', в результате чего возникают гипотезы, объединяющие и
