Когда жена Питера выходила из второй повозки, в ней всегда оставался слуга Шмита, коренастый увалень, никого не подпускавший к багажу голландца.
Путешествие оказалось затяжным. Шмит часто болел, а может быть, только притворялся больным, и тогда приходилось пережидать по неделе и больше. Подозрительным казалось Егору, что голландец расхварывался в таких гостиницах, где были теплые комнаты и хорошее вино в погребе хозяина. Но, когда однажды Марков намекнул ему на это, Шмит разбушевался, затопал ногами, стучал тростью об пол и кричал, что он будет жаловаться на притеснения самому царю.
Телеги пришлось сменить на сани, и еще в санях ехали несколько недель. Егор был несказанно рад, когда в начале 1719 года въехал в Петербург и сдал своего беспокойного спутника в Артиллерийскую канцелярию.
Егор Марков по приезде отправился к Ракитину. Иван Семеныч чрезвычайно обрадовался возвращению друга и приказал Анне Антиповне позаботиться об угощении.
Дела Ракитина процветали. Главное — это была «Первая Санкт-Питербурхская Компания торговли корабельными припасами». Она все расширяла свои обороты, захватывала новые и новые области, но Иван Семеныч подумывал уже о том, как бы разделаться с компаньонами и торговать одному.
— Так-то, пожалуй, выгоднее будет! — объяснил он.
— А как твое пороховое дело?
— Я его целиком поручил Бушуеву. Золотой он работник! Я за ним, как за каменной стеной. Приеду раз в полгода для острастки, чтобы рабочие помнили, кто у них хозяин, и всё тут!
— Доход есть?
— Невелик. Да ведь что ж: курочка по зернышку клюет…
— А производство улучшаешь?
Ракитин рассмеялся:
— Вот уж это не нашего ума дело! Как заведено, так и катится.
Лицо механика омрачилось:
— Это ты напрасно, Ванюша. Для нас пороховое дело зело важно. Я тебе скажу новинку, не весьма для тебя приятную: государь намерен приемку порохов производить не тотчас по выпуске с завода, а полгода спустя. Не вышел еще такой указ?
— Нет.
— Значит, скоро выйдет.
— А мне что?
— Да ведь твой порох отсыреет лежамши и тебе его для переделки вернут. Тогда не токмо о прибылях думать, а, пожалуй, своего капиталу прибавишь, чтобы казну ублаготворить.
Теперь призадумался и Ракитин:
— Что ж делать-то будем? Выручай, Егорша!
— Затем и приехал. Привез я в Россию одного человека.
Егор рассказал о Питере Шмите и о том, с какой целью привезен этот мастер из Генеральных Штатов.
Глаза Ракитина блеснули; он сказал:
— Если тебе удастся у него секрет вызнать, первым человеком у царя станешь!
— Да не хочу я, чудак ты этакий! И причин тому две. Первая — он ради своей выгоды никогда тайны не откроет. А вторая, она же и главнейшая, — не хочу унижаться перед иноземцем. Сам думаю дойти до секрета! И для того прошу у тебя разрешения на твоей фабрике пробы делать.
Ракитин обрадовался:
— Да господи боже мой! Егорша! Друг! Сколь тебе угодно! Я Бушуеву накажу, чтоб он тебя за главного хозяина почитал. Это ведь не я тебе, а ты мне одолжение делаешь. Ну, а с этим… со Шмитрм… ты твердо решил дела не иметь?
— Ну его! Не буду я ему кланяться!
— Ты не будешь, а я, пожалуй, и поклонюсь! — воскликнул довольный Иван Семеныч. — Почему же не поклониться нужному человеку? На том все наше купеческое дело стоит!
По прибытии в Петербург пороховой мастер Шмит был весьма неприятно поражен. Оказалось, что в то самое время, как князь Борис Куракин вел с ним переговоры, в Россию пригласили и другого мастера, родом немца, Питера фон Гесселя.
Этот немец, которого, Шмит сразу же возненавидел, был, правда, нанят как шлюзный и мельничный мастер, но Шмит узнал, что фон Гессель работает и по пороховому делу. Положение единственного и незаменимого специалиста, на которое рассчитывал голландец, рушилось. Огорчился Шмит и тем, что немец опередил его своим приездом в Петербург и успел свести знакомство со всеми нужными лицами. Но еще больше был уязвлен Шмит, когда узнал, что хитрый Гессель выговорил себе ежемесячное жалованье в триста пятнадцать флоринов. А он, Шмит, согласился поехать всего за сто флоринов в месяц!
— Продешевил! Да еще как продешевил! — бормотал смертельно оскорбленный голландец. — Втрое меньше взял, чем мог! Но русские мне за это заплатят, черт их побери! Пускай попробуют выведать от меня секрет… А вдруг его откроет фон Гессель?!
Адские муки терзали корыстолюбивую душу Питера Шмита. А тут как раз привезли ему царский указ:
«1719 года апреля в 12 день великий государь, царь и великий князь Петр Алексеевич указал построить вновь пороховую мельницу по маниру нововыезжего из Голландии порохового мастера Питера, Шмита, и на то строение припасы, какие надобно, отпускать без задержания…»
Указ привез артиллерийский подполковник Витвер, назначенный комиссаром постройки. Витвер обязан был доставать всевозможные материалы, какие потребует Шмит, и поставлять нужное количество рабочих.
Прослушав перевод указа, Шмит хмуро заявил:
— У вас хороший мастер нанят, к нему и обращайтесь!
— Кто это? — не понял Витвер.
— А фон Гессель!
— У него другие дела будут, — улыбнулся Витвер. — А вы обязаны приступать к работе согласно контракту.
— «Контракт, контракт»! — ворчал голландец. — А скажите, господин подполковник, у вас в России год сколько месяцев считается?
Огорошенный неожиданным вопросом, Витвер удивленно посмотрел на Шмита:
— Двенадцать месяцев, как и везде!
— А вот и не везде! — торжествуя, возразил Шмит. — Мне в Штатах за тринадцать месяцев платили!
Комиссар подумал.
— Сие только так могу понять: раз в году вам выплачивались наградные в размере месячного жалованья.
— Как хотите понимайте, — заупрямился старик, — а я требую, чтобы мне за тринадцать месяцев выплачивали!
— Хорошо, доложу вашу просьбу по начальству.
Над заявлением корыстолюбивого голландца посмеялись и решили: платить Шмиту за тринадцать месяцев.
Узнав об этом, мастер сумрачно усмехнулся:
— Всё лишняя сотня флоринов!
Глава XIV
ВОЛОКИТА
Ракитин свел знакомство с Питером Шмитом. Угрюмый старик отнесся к новому знакомцу довольно благосклонно, когда узнал, что он, Иван Семеныч, арендует казенную пороховую фабрику.
Хорошие отношения поддерживались тем, что Иван Семеныч подарил пороховому мастеру несколько фунтов дорогого табаку, водил его в австерию и там щедро угощал. Объясняться между собой им вначале было трудно. Шмит когда-то жил в Польше и до старости не забыл польского языка; говорил он, мешая голландские, немецкие, польские и немногие русские слова, которые успел узнать. Иван Семеныч напрягал все свое внимание, вникая в смысл этой мешанины. Впрочем, Шмит был способен к языкам, и он быстро усваивал русский язык.
Не один раз побывали Ракитин и Шмит в австерии, и много скучных рассказов голландца выслушал Иван Семеныч, прежде чем решился в упор поставить перед стариком вопрос, согласен ли он открыть свой секрет производства пороха и сколько он за это хочет.
Шмит хладнокровно выслушал и сказал:
— Вам не столько важно знать секрет приготовления пороха, сколь получить прибыль. Вы — коммерсант, а главная цель коммерсанта — доход. Я вам предлагаю, мингер: постройте мне фабрику, которая будет моей неотъемлемой собственностью, а я буду передавать вам пятую часть ее дохода.
Ракитин даже подпрыгнул на лавке, и обычное хладнокровие его покинуло:
— Но вы… вы с ума сошли!
— Почему же? Это деловое предложение. О нем можно разговаривать, можно торговаться. Я даже могу выплатить вам стоимость фабрики… ну, хотя бы в пятьдесят лет!
— Ни вы, ни я не проживем пятьдесят лет!
— У нас останутся наследники, — спокойно возразил голландец.
Взбешенный Ракитин схватил шапку и выбежал из австерии. Пороховой мастер насмешливо смотрел ему вслед.
