… Минусом здешних ребят было то, что они думали, будто умеют стрелять. Это Генка понял сразу. Их не нужно было учить разбиратьсобирать «калаш», они не запихивали магазин в пистолет обратной стороной, как некоторые Генкины ровесники оттуда, из 'цивилизованного мира', где русские подростки — дети народа воинов! — 'демократическими преобразованиями' последних двадцати лет были отучены от оружия. Что да то да. Эти умели попадать в цель — а что не первым одиночным, а третьим или четвёртым патроном в очереди — так чего их жалеть? Это выяснилось на второй день, и Генка переломил такое настроение тут же. Он раздал пяти мальчишкам автоматические «маркёры» (1) «Shocker», а себе взял полуавтомат «Rainmaker» — и предложил дуэль на расстоянии двадцати метров. Эта дуэль навсегда запомнилась всему отряду и закрепила Клира на месте тренера безоговорочно. Пятеро пацанов, в самом деле умевших стрелять куда лучше среднего солдатадесантника Российской Армии, поливала Клира очередями, не достигавшими цели — тот перемещался с сумасшедшей скоростью и нелогичностью. Вся развлекуха продолжалась секунды три. Клир выстрелил пять раз, пять шариков попали «автоматчикам» точно в маски — в Клира не угодил ни один.
Вспомнив это, Генка усмехнулся и остановился. Он шёл просто так, никуда, потому что ему нравилось в лесу. Наверное, на свете нет больше нигде такого красивого места, как лес средней полосы. Можно сколько угодно повидать, побывать где угодно, прожить жизнь вдали от этих мест — но если ты хоть раз видел их, ты непременно к ним вернёшься. Хотя бы для того, чтобы тут умереть. Сколько не ёрничай над 'берёзовой ностальгией' — она не выдумка, она в крови каждого русского, и поэтому так бесшабашнотоскливы загулы тех, кто покинул Родину, купил себе виллу, остров, яхту, прислугу, жену на берегах тёплых морей… и понял вдруг, что никуда и никогда не уйдёт, не сможет уйти с лесных полян, на которых по утрам рассыпаны непродажные бриллианты росы, от рощ, где задаром светит всем людям сквозь изумрудную резьбу листвы солнце, с берегов речек, за воду которых, пахнущую свежестью и лесной цвелью, ничем не надо платить — не хватит никаких денег… Генка понимал сейчас, прожив тут всего неделю, почему плакал тот немец, потрясённый, должно быть, остро вернувшейся генетической памятью о тех временах, когда и его народ — гордый и чистый — жил в таких же лесах, на месте которых теперь — прилизанные лесопарки… Так что говорить о наших?
Генка качнул ветки и снова улыбнулся. Вспомнилось вдруг, как он смотрел чёрнобелый фильм про войну, про подпольщиков, совершавших диверсии на немецком аэродроме. Как же он назывался, фильм?.. А, 'Вызываем огонь на себя!' Там был предательполицай Терех — и как в конце немцы за верную службу его смертельно ранили… а он бежал, спотыкаясь, за автомобилем и, держась за живот, задыхающимся голосом стонал: 'Ой я дурак… ой дурак… мы же русские… мы все русские… ' Может, и эти поймут то, что они русские, только перед смертью? Или даже этого им не дано?
— Я русский, — сказал Генка в лесной летний шум, и лес прислушался, одобрительно кивая ветвями. — Я русский, слышите?! — и в глубине леса высунулся из берлоги, кивнул с улыбкой леший, и в заводи лесного озера закивали головами русалки…
… Как и следовало ожидать, маскировку своих подопечных Генка раскрыть не смог и потребовал подать голос. Никто не замаскировался на деревьях — это радовало, у здешних была охотничья привычка устраивать засидки на сучьях. Когда Генка это разругал, ему привели в пример — начитанные, ох! — финских «кукушек». (1) Пришлось просветить их, что «кукушки» рыли за деревом окоп, а в него спускали верёвку, по которой в любой момент можно было в окоп соскользнуть под прикрытием ствола. Вражеский солдат — не кабан и не волк, после первого удачного выстрела огонь будет открыт именно по деревьям в первую очередь, и учитывая скорострельность современного оружия, дерево превратится для «кукушонка» в могилу, если так можно выразиться… Впрочем, маскировались здешние великолепно — Мэри Первой Генка чуть не наступил на голову. Мэри Вторая стоически держала винтовку, хотя ствол уже немного подрагивал — неудивительно для тринадцатилетней девчонки…
— Ладно, подъём, — скомандовал Генка. — Давайте карточки, я их на ходу посмотрю. Надо искать место для ночлега.
— Тут недалеко брошенная деревня, — вспомнила Надька Марьина. — Правда это. В таких местах ночевать не очень хорошо, но зато шалаш строить не надо.
— Выведешь? — уточнил Генка, принимая от Саши винтовку.
— Да на раз, — дёрнула плечом старшая из сестёр, посмотрела на младшую и отмахнулась: — Брось ты, — хотя та ни слова не сказала! — сказки всё это.
— Надь, — с интересом спросил Генка, — а вот вообще как вы мысли читаете, на что это похоже? На книжку раскрытую, или ещё что?
— Да так… — она задумалась. — Нет, не книжка… да мы и не читаем… ну просто как бы я вижу… не слова, а… в общем, что она, — кивок на Сашу, — хочет. И она так же.
— А я могу огонь зажигать, — подал голос Никита.
— Это как? — удивился Генка. Никита смутился:
— Ну… я не показывал, а сегодня покажу…
… Очевидно, деревня никогда не была большой — так, полсотни домов — а окончательно накрылась давно, ещё при советской власти. Ребята точно не знали. Называлась она Ладейка. Дома располагались широкой дугой по склону низины вокруг одного из множества здешних озёр, которое и названиято не имело. На Генку деревня не произвела особо тяжёлого впечатления, но девчонки наперебой объяснили, что почти все здешние деревни были брошены «нехорошо», и ночевать в них небезопасно.
— Суеверия, — фыркнул Генка, хотя ощутил холодок между лопаток. — Живёте в царстве техники будущего, а разную ерунду повторяете…
Вечерело, они стояли на опушке леса, уже вторгшегося в деревню и отвоевавшего почти половину. Производило это странное впечатление.
— При чём тут суеверия? — рассудительно сказала старшая из сестёр. — Суеверия — это разные там колдунымаги, отворотыпривороты… А тут всё реально. Ну ничего, мы попросимся, и ничего не будет.
— Никита идёт, — сказала Саша. Действительно, отставший полчаса назад от них Никита шагал метрах в ста по берегу озера. Он помахал рукой и поднял двух схваченных шнурком за лапы большущих тетеревов.
— Ужин есть, — заметил Генка. — Что там у нас ещё — грибы? — девчонки в самом деле насобирали грибов по пути, сухари у них с собой были — строго нормированно, но были. — Ну и пошли, не всё в шалашах ночевать…
… Костёр Никита разжёг просто — щёлкнул пальцами правой руки, направив сразу после этого указательный на аккуратно сложенную кучу дров и хвороста. Сперва вспыхнула береста, от неё занялось всё остальное, и Генка просто молча развёл руками, а маьчишка покраснел. Девчонки тем временем молча разбирались с грибами и тетеревами.
Они устроились во дворе одного из домов, около хорошо сохранившегося сарая, в котором обнаружилось полно сена, лежавшего тут чёртте сколько времени и частично превратившегося в труху, но частично — ещё вполне годного. После фокуса с костром Генка не стал смеяться или удивляться, когда Надежда сказала, ни к кому конкретно не обращаясь, но очень вежливо:
— Мы тут ночь переночуем, разрешите? А утром уйдём, никому плохо не сделаем. А вам оставим, что останется, слово.
Закат был мягким и спокойным, еда — вкусной и сытной, а за огородом журчал, сбегая к речке, ручеёк с хорошей водой. Девчонки ушли на сено, но не спали, а из открытых дверей переговаривались с мальчишками, сидевшими у костра. Надежда просвещала Генку.
— Это оченьочень старая земля… Вот когда наши родители сюда переехали — мне был год, а Сашки вообще не было — они же сперва очень тяжело жили… А в Озерках ещё жил тогда один человек, старик… Он сперва был недоволен, что наши приехали, а потом поуспокоился. Жил там, над озером, у старой мельницы… Ну вот. И один раз приехали на охоту 'новые русские'. Это сейчас они у сельсовета разрешение выпрашивают, а тогда всего пять или шесть семей было, они буянили, дома брошенные поджигали, вообще как вандалы себя вели, мама говорила. И один раз они на этой мельнице ну вроде как стрельбы устроили. По бутылкам. А дед тот им говорит — зачем вы, тут дети, они купаются, поранятся… А там правда пляж удобный… Ну, они деда матом. Он им снова сказал — мол, хватит, не надо. Они его не то что избили, а так — отпихнули. Ну, двое наших за старика заступились, они их бейсбольными битами излупили. Тогда дед говорит — уезжайте, иначе до утра не доживёте. Ну, они только посмеялись. А утром наполз туманище — ни зги не видно. На какихто полчаса. А потом обратно в озеро спустился. Машины, на которых эти приехали, остались, оружие осталось, мангал, всё такое — а их, человек десять — как корова языком… Их потом искали, даже наших подозервали. Только наши их не трогали. А вместе с туманом и дед пропал, и мельница обрушилась вся…
Последние фразы звучали совсем сонно и замедленно — стало ясно, что девчонка засыпает. Генка и Никита остались возле догорающего костра. Сидели, подкладывали сучья — просто так — и молчали, пока Генка не спросил:
— Это правда?
— Правда, — кивнул тот. — Тут много странного. Но ничего страшного. Наши предки — а это кусок их мира — специального Зла, типа чертей там или злых духов — не знали. Просто любую силу можно разозлить. А если её уважать и не обижать, то она тебе плохо не сделает и даже поможет.
Никита говорил, как взрослый и явно чужими словами, но убеждённо. Генка кивнул, пробормотал:
— Наверное так… — он несколько раз щёлкнул палочкой по углям, пыхавшим в темнеющий воздух алыми искрами и синими язычками пламени, сказал: — Всётаки здорово тут у вас… Никит, а ты вообще знаешь, как твои ровесники живут?
— Ты что всё же думаешь, у нас тут секта? — улыбнулся мальчишка. — Знаю.
— А сам так не хотел бы?
— Неа… А ты хочешь?
— Да я так и не живу, — признался Генка. — Эх, — вырвалось у него,
— знать бы, что дальше будет…
— Этого знать нельзя, — серьёзно ответил Никита. — Человек сам делает своё будущее, оно зависит от целой кучи мелочей. Можно только приблизительно сказать, что будет, если человек не изменится и будет жить так, как живёт.
