высказывались о нем отрицательно, так как они, очевидно, не находили удовольствия в его числовой кабалистике. Аристотель говорил, что слава Пифагора основывается на присвоении чужой духовной собственности, что совпадало с мнением Гераклита, так как он заявлял, что Пифагор из множества сочинений совмещает «ложное искусство и всезнайство». «А всезнайство, - добавляет греческий мудрец, - не обучает дух». [Даже если Пифагор и не был полным малоазиатом, то все же существенно интересным метисом, обладающим различными ценностями. Его речи начинались с того, что он подчеркивал, что не потерпит противоречащих ему взглядов (обрати внимание на сходство с фанатично нетерпимым Павлом), и потому совершенно показательно, что он предрекал Гомеру страшные наказания и аду. Предлогом этому послужило то, что Гомер недостаточно чтил божество, а на самом деле потому, что духовный творец эллинизма был слишком чист и велик и поэтому воспринимался как живой укор. В каждой эпохе были такие случаи (смотри Гонце-Берне против Гете).]. Так и ездил Пифагор на Запад, в Южную Италию, строил там (античный Рудольф Штайнер плюс Анни Безант) свои таинственные школы с женщинами в качестве священнослужителей и считался во всей африканской округе, откуда родовое-общинное учение о «таинствах» египтянина Карпократа соблазнительно стремилось ему навстречу, мудрейшим из мудрых. Всеобщее равенство вновь провозглашается демократическим теллуризмом, целью становится общность имущества и женщин, хотя все это однажды было исходным пунктом ненордического средиземноморского мышления, когда Аполлон вступил в борьбу с этой враждебной ему формой жизни. В этом месте недостаточно подчеркнуть, что высказывания типа: «конец человеческого развития возвращает доисторическое животное состояние» [И.Я Бахофен «Материнское право»] - представляют собой чудовищный обман и тем больше, когда время от времени молниеносно всплывает признание того, что пифагорейский культурный круг ведет назад «к догреческим народам и их культурам» с тем, чтобы потом снова его смысл был безнадежно затемнен фразами о том, что эллинизм «вырвался» из хтонической сущности (словно он когда-либо в ней находился).
Все драматическое формирование жизни в Греции проходит, таким образом, в двух плоскостях: в одной из них развитие сущности происходит абсолютно органично - от символики природы, увенчанной богами света и неба во главе с богом-отцом Зевсом; от этого мифического художественного уровня к драматическо-художественному признанию этих духовных сущностей, до идейного учения Платона, т.е. философского признания того, что уже сформировано мифами. Но все это развитие находится в постоянной борьбе с другими, связанными с другой кровью, мифическими, а затем также мыслительными системами, которые, частично облагороженные, сливаются с эллинизмом, а в конечном итоге поднимаются со всех сторон из болот Нила, водоемов Малой Азии, из пустынь Ливии и вместе с нордическим образом греков разлагают, переделывают, уничтожают свою внутреннюю сущность.
Но это последнее не означает развитие или разрядку естественных напряжений внутри органичного целого, а означает драматическую борьбу враждебных расовых душ, взволнованными зрителями которой мы и являемся сегодня, следя за победой и закатом эллинизма живым взглядом, и кровь подсказывает нам, на чьей мы стороне; только лишенные крови ученые могут требовать «равноправия для двух великих принципов».
С вечной печалью мы следим за тем, как сопутствующее явление духовно-расового распада греков Гомера, которое когда-то вместе с гордыми словами поэта:
«Быть всегда первым и стремиться быть впереди других» - появилось на сцене мировой истории, борется против подрыва собственного. Как сказал великий Теогнис: «Деньги смешивают кровь благородных и неблагородных и что таким образом расу, которую строго оберегают у ослов и лошадей, у людей оскверняют». Как в Горгии» (Gorgias) Платон тщетно побуждает Калликла (Kallikles) обнародовать мудрейшее Евангелие: «Закон природы хочет, чтобы более значительное господствовало над мелочным». Правда иным является «наш (афинский) закон» по которому дельных и сильных, молодых, как львы ловят, чтобы при помощи «магических заклинаний и обмана» ввести в заблуждение. Но когда кто-то снова поднимается, он растаптывает все эти ложные магические средства и, сияя, идет навстречу «праву природы». Но тщетным было это стремление к героическому расовому человеку: деньги и с ними недочеловек уже победил кровь. Эллин начинает беспорядочно заниматься торговлей, политикой, философией, опровергает то, что вчера превозносил; сын забывает о почтении к отцу, рабы всех частей света кричат о «свободе», провозглашается равноправие между женщинами и мужчинами. Под знаком этой демократии - как насмешливо замечает Платон - ослы и лошади толкают людей, которые не хотят уступить им дорогу. Войны сокращают численность поколений, происходит приток все новых граждан. «При нехватке мужчин» совершенно чужие становятся «афинянами», как позже восточные евреи - гражданами «немецкого» государства. И, жалуясь, говорит Исократ (Isokrates) после экспедиции в Египет (485), увидев, что семьи величайших домов, которые выстояли персидскую войну, истреблены: «Но превозносить следует не тот город, который со всех сторон наобум собирает много граждан, а тот, который с самого начала получает от поселенцев расу». «И не может быть иначе», - с огорчением констатирует Якоб Буркхард: «С наступлением демократии внутри них (греков) царит постоянное преследование тех индивидуумов, которые могут что-то значить!.. Далее следует неумолимость по отношению к таланту…». [История греческой культуры. Т. IV. с. 503.]. Но эта демократия является не народной властью, а властью Малой Азии над греческими кланами, рассеивающими своих людей и силы. Всюду, ставшие безудержными выродки рода человеческого, царят над изнеженными гоплитами, которые не были усилены родственным по расе сельским населением. Бессовестные демагоги натравливают массы на римлян, чтобы позднее взаимно выдавать им друг друга. Однако при их приближении началось жалкое массовое бегство из находившихся под угрозой городов с появлением позже пословицы: «Если бы мы не пали так быстро, нам бы совсем не было спасения». В безумии «снова создать» страну началась хаотическая демократия с амнистией, прощением долгов, разделением земли и все стало еще более беспорядочным, чем когда-либо. В кровавых экономических войнах города уничтожались или пустели в результате ухода эллинов во все части тогдашнего мира. Это была культурная подпитка жестоких народов в сочетании с характерным упадком и физическим уничтожением. Там, где раньше стояли цветущие города, свободные греки боролись на стадионах, и сверкающие храмы свидетельствовали о созидательном духе, более поздние путешественники находили пустые руины, безлюдную землю, развалившиеся колонны, и только пустые пьедесталы свидетельствовали о статуях героев и богов, которые когда- то на них стояли. Во времена Плутарха едва ли можно было поднять еще 3000 гоплитов и Дио Крисостомос замечает, что тип старого грека стал крайне редким явлением: «Не течет ли Пеней по пустынной Фессалии, а Ладон по опустошенной Аркадии?… Какие города более пустынны, чем Кротон, Метапонт и Тарент?» Опустошенными лежали Гизия (Hysii), Тиринс (Tiryns), Азина (Asine), Орнея (Omei); храм Зевса в Немее упал, даже в гавани Науплии (Nauplii) не было людей; от Лазедэмона, насчитывавшего «сто городов», осталось тридцать деревень; в мессенийской области Павсаний описывает развалины Дориона и Андании; от Пилоса остались руины, от Летриноя (Letrinoi) еще несколько жилищ; «большой город» (мегаполис) в Аркадии был «большим запустением»; от Мантинеи, Орхомена, Гереи, Мэналоса (Minalos), Кинэта (Kynitha) и т.д. оставались лишь жалкие следы; Ликосура сохранила городскую стену, в Орестазии (Oresthasion) только колонны храма поднимались в небо, акрополь Азеи (Asea) был разрушен до основания стен… Разрушены были Дафнус (Daphnus), Анея (Aneia), Каллиарос (Kalliaros), когда-то прославленные Гомером; Олеанос (Oleanos) был стерт с лица земли, украшения Эллады, Калифона и Плевриона сгинули, а Делос был так опустошен, что когда Афины послали туда охрану для тамошнего храма, она составляла там все население…
И, тем не менее, даже погибая, греческий человек сдержал наступление Азии, его блестящие дары, рассеянные по всему миру все-таки помогли нордическим римлянам создать новую культуру и стали позже для германского Запада живыми сказками. Аполлоном называется при этом первая большая победа нордической Европы, несмотря на принесенных в жертву греков, потому что за ними из новых гиперборейских глубин выросли носители таких же ценностей духовно-интеллектуальной свободы, органического обустройства жизни, творческой созидательной силы. Тогда Рим надолго прогнал мечом окрепший малоазиатский призрак, добивался более жестко и сознательно, чем Эллада, установления Аполлонова принципа отцовства, укрепил тем самым идею государства и брак, как предпосылку для защиты народа и расы. Пока Германия в новой форме не стала представителем небесного бога. [Следует еще раз прочесть с этой точки зрения чудесное произведение Э. Роде «Психея». В то время, как Роде только в самом конце, перед лицом хаотического позднего эллинизма говорит о «безумных представлениях со всех концов мира», «иностранных… безобразиях при изгнании духов», о «суете чужих идолов и низко парящих демонических силах», все его произведение прямо требует исследования того, как эти догреческие силы значительно раньше были истолкованы в произведении, усвоены или преодолены. Теперь наверняка будет объяснено, что Пифон, погребенный «под центральным камнем богини земли» был «хтоническим демоном», древним богом Малой Азии, функции которого перешли к Аполлону, в известной мере он не смог его победить. Такой же расово- чуждой фигурой является Эрехтеус (Erechtheus) «живьем обитающий в храме». Это дает Роде гениальную непринужденность, когда он констатирует, что власть более позднего оракула основывается «на все более глубоко проникающем страхе перед силами всюду действующих невидимых духов, суевериями, каких во времена Гомера еще не знали». Смешение греческого культа героев с хтоническими богами показалось бы сегодня драматической борьбой или компромиссом между двумя разными расовыми душами. Поэтому все его произведение является утверждением того духовно-расового мировоззрения, которое возникло в настоящее время. Следует прочитать также с этой точки зрения и Фюстеля де Куланжа «Древний город». Но, прежде всего вечную «Историю культуры Греции» Буркхарда, сведения которой благодаря духовно-расовому размежеванию только сейчас получили свое собственное толкование и значение.]
Глава 3
В основном те же события, что и в Элладе, но более мощно в пространственном масштабе и в плане политики насилия, показывает история Рима. Рим также является учреждением волны нордического народа, который задолго до германцев и галлов хлынул в плодородную долину южнее Альп, сломил господство этрусков, этого таинственного «чуждого» (малоазиатского) народа, предположительно вступил в брак с кланами еще чистой местной средиземноморской расы и породил нордически обусловленный характер, более стойкий и упорный, причем господа, крестьяне и герои объединились со здравым смыслом и железной энергией. Старый Рим, о котором история может рассказать немного, благодаря воспитанию и недвусмысленному характеру в борьбе против всего ориентализма, стал настоящим народным государством. В это «доисторическое» время те головы как бы получили подготовку, накапливалась та сила, которой расточительно питались более поздние столетия, когда римляне вступили в мировые конфликты. Господствующие 300 аристократических кланов дали 300 сенаторов, из них назначались руководители провинций и полководцы. Окруженный мореплавательными расами Малой
