нашли затем подкрепление со стороны обывателей, которые тоже переправлялись в Сирию на совсем неизвестных ранее северных типах кораблей с топором и трилистником в качестве символа штевня.
Возможно еще не решено, где находится родина предков нордической расы. Как жители южной Атлантики направлялись в Африку, Южную Азию, так жители северной Атлантики несли солнечного бога из Европы в Северную Азию, до шумеров, у которых год когда-то начинался со дня зимнего солнцестояния! Новейшие исследования в Исландии и Шотландии объясняют переселение в период раннего каменного века как возможное. Древнеирландским идеалом красоты были молочно-белая кожа и светлые волосы. Этот идеал, однако, был позже вытеснен темной круглоголовой расой.
Возможно, все это очень спорно, возможно только предстоящее исследование определит, были ли древнейшие культовые знаки, первые наскальные рисунки каменного века также основой для додинастической египетской письменности, восходят ли к этой «атлантической» символике и другие виды письменности на земле как и к первопричине, результат этого исследования тем не менее не сможет ничего изменить в том великом факте, что «характер мировой истории», исходящий с Севера, распространился по всей земле с помощью белокожей и светловолосой расы, которая несколькими мощными волнами определила духовное лицо мира, определила еще и там, где она должна была погибнуть. Эти периоды переселения мы называем: овеянное сказаниями движение жителей Атлантики через Южную Африку; движение арийцев в Персию-Индию, за которыми последовали дорийцы, македонцы, латиняне; движение германских народов; колонизация мира германской Западной Европой.
Когда первая великая волна нордической крови перешла через индийское высокогорье, она уже обошла многие враждебные и странные расы. Так же инстинктивно отмежевывались индийцы от чужого, темного, что попадалось на глаза. Кастовый порядок был следствием этой мудрой естественной защиты: Варна (Varna) - это каста, но Варна - также и цвет. Светлые арийцы, таким образом, опираясь на понятные внешние образы, создали пропасть между собой как завоевателями и смуглыми представителями Индостана. После этого размежевания между кровью и кровью, арийцы разработали для себя картину мира, которую по глубине и широте не может превзойти ни одна философия, даже долгое время продолжающие проникать представления, принадлежащие низким расам туземцев. Например, период, который занимает место между героическими песнями Веды и Упанишад, имеет равноценное значение с распространением и одновременно с борьбой против колдовства и низменного экстаза. Заклинающая духов и богов жертвенность начинает наступать. Этим колдовским представлениям не в силах противостоять и священник, размахивающий жертвенной ложкой и подкладывающий жертвенные поленья. Каждый прием и каждое движение получает тайный «смысл». Как утверждает Дойсен (Deussen), между мифологическим и философским временем проникает ритуальное: из молитвы, первоначально только душевного подъема (для настоящего брамина), возникает магический акт, вызывающий богов или демонов. В этом процессе заболачивания светом явилось учение атман. Оно не является «актом философского развития», которое было бы совершенно невозможно истолковать (Дойсен тоже не делает попытки объяснить), а возникает как пробуждение заново арийского духа в противовес суеверно-колдовским взглядам неарийских порабощенных народов. Это представление становится сразу достоверным, если можно представить, что великое учение о собственной ценности духовной личности без всякой магии и демонизма исходит от королевских дворов, от касты воинов. Хотя брамины тоже становятся проводниками новой мысли о единой сущности мировой души и души индивидуальной, они не могут умолчать о действительном происхождении нового учения, и получается, что король Аялтасатру (Ajatacatru) обучал брамина Гергиа Балаки (Gargya Balaki), бог войны Санаткумара (Sanatkumara) брамина Нарада (Narada), царь Правахана Яивали (Prava- hana Jaivali) брамина Аруни (Aruni) через атман (Atman). Благодаря этому самосознанию неарийская колдовская жертвенность постепенно исчезает, чтобы только позже при расовом распаде кшатрийской Индии вернуться снова.
Рожденный господином, индиец чувствовал, как его собственная душа растягивается до заполняющего всю вселенную дыхания жизни, и наоборот, что дыхание мира в его собственной груди действует как его собственное «я». Чужая, богатая, почти все раздаривающая природа не могла в достаточной степени вернуть его из этого метафизического углубления. Активная жизнь, которую провозглашали древние проповедники Упанишад, и которая все еще была необходимой предпосылкой для отрешенных от мира мыслителей, все более теряла свою яркость перед путешественниками во вселенную души, и этот шаг от многоцветия к белому свету познания привел к грандиозной попытке преодоления природы разумом. Нет сомнения, что многим индийцам, рядовым личностям и аристократам, такое постижение мира удалось уже в их эпоху. А более позднему человеку осталось только учение, а не его живая расовая предпосылка. Вскоре вообще перестали понимать полный цвета и крови смысл Варны, которая в настоящее время в качестве профессиональной классификации представляет чудовищное издевательство над мудрейшей мыслью мировой истории. Более поздний индиец не знал понятий кровь, «я» и вселенная, а знал только обе последние данности. И умер, пытаясь рассмотреть понятие «я» отдельно. Ныне главенствует расовый позор, произведения которого как жалкие ублюдки молят в водах Ганга об излечении их искалеченного существования.
Индийский монист, «преодолевший» идейную полярность «Я -Вселенная» при помощи решения разума в пользу одной части, стремился также уничтожить ведущие к ним с обеих сторон объекты, имеющие полярную зависимость друг от друга, одолеть свободу при помощи природы, а природу при помощи свободы. Имела место также тенденция рассматривать расу и личность, как видно в свете вышесказанного, как не существующие реально. Поэтому позднеиндийский спиритуалистский монист смотрит на природу как на что-то нереальное, как на страшный сон. Единственно реальное в нем - это мировая душа (брамин) с ее вечным возвращением в отдельной душе (в атмане). С отрешением от природы вообще и бывшее раньше ясным представление и понятие расы становятся все более неустойчивыми; догматико-философский путь познания выманивает из своего земного мира инстинкт. Если мировая душа - это единственно, что существует, а атман составляет с ней единую сущность, то одновременно исчезает идея личности. Достигается бестелесное «Вселенная- единица».
На этом творческое начало Индии заканчивается, она цепенеет, проникает чуждая, темная кровь шудр (Cudras), рассматриваемых как равноценных носителей атмана, уничтожая первоначальное понятие касты как расы и начинается кровосмешение. Расцветает культ змей и фаллоса коренных жителей, пластически материализуются выражения сторукого Шивы, подобно вьющимся растениям девственного леса возникает кошмарное смешанное искусство. Только в королевских дворах еще долго процветает воспевание героев, звучит лирика Калидасы и других большей частью неизвестных великих поэтов. Шанкара (Cankara) делает попытки преобразования индийской философии. Ему это не удается: в результате мощного вздоха кровеносные сосуды расового тела лопнули, арийско-индийская кровь вытекает, просачиваясь, исчезает и удобряет лишь местами темную, всасывающую ее почву Древней Индии, оставляет жить только власть философско-технического надзора, в своем безумном искажении господствует в современной жизни индусов.
Мы не хотим скороспело утверждать, что индиец сначала отказался от своей расы, потом от своей личности или наоборот, более того здесь имеет место метафизический процесс, который в страстном желании вообще подавить феномен дуализма одновременно поднял также взаимно обусловливающие друг друга нижние ступени последней полярности.
Если рассматривать извне, то в Индии философское познание великого подобия Атман-Браман предшествовало расовому разрушению. В других странах оно происходит не после установления философской идеи, а является следствием чисто физического длительного смешения двух или нескольких рас, способности которых в этом процессе не растут и не дополняют друг друга, а взаимоуничтожаются.
Иран, начиная с VI века, переживает распространение арийских персов. При Аршаме у них появляется ведущий религиозный проповедник, одна из величайших личностей индоевропейской истории - Спитама (Заратустра). Озабоченный судьбой арийского меньшинства, он тоже формирует мысль, которая только сейчас возрождается в нордической Западной Европе, мысль о защите расы, о требовании заключения браков внутри клана. Но так как господствующий арийский высший слой жил разбросано, то Заратустра, выходя за рамки этих требований, стремился также к связанному общим мировоззрением идеологическому сообществу, Ахурамазда, вечный бог света, вырастает до космической идеи, до божественного защитника арийцев. У него нет дома (как этого требовал для своих богов Ближний Восток и продолжил Рим), он просто-напросто сам является «святой мудростью», самим совершенством и самим бессмертием. В качестве противника ему противостоит темный Ангромайниу (Angromayniu), который борется с ним за мировое господство. Здесь в дело вступает истинно нордически-арийская мысль Заратустры: в этой борьбе человек должен выступить на стороне Ахурамазды (совсем как эйнхерии (Einherier) за Одина в Валгалле против волка Фенрира и мидгардского змея). Таким образом, он не должен затеряться в отрешенной от мира созерцательности и аскетизме, а должен чувствовать себя борющимся носителем идеи сохранения мира с тем, чтобы пробудить и закалить все силы человеческой души. При этом человек всегда стоит на службе высшего духа, является ли он мыслителем или борется за плодородие пустынь. Где бы он ни был, он служит творческому принципу; когда он сеет и собирает урожай, когда он демонстрирует свою верность, и каждое рукопожатие его означает нерушимое слово. Как это все возвышенно и благородно выражает Вендидат (Vendidat): «Кто сеет зерно, тот сеет святость».
Но вокруг борющегося человека затаилось зло и искушение, Чтобы суметь успешно противостоять ему, Заратустра взывает к арийской крови: она обязывает каждого перса служить светлому богу. После смерти добро и зло расстаются навечно. Тогда в ожесточенной борьбе Ахурамазда побеждает Ангромайниу и поднимает свое мирное царство.
В этом великом религиозном сочинении персы когда-то черпали силу. Когда же, несмотря на эти героические попытки избежать растворения арийской крови в азиатской стало невозможным, и великая империя персов пала, дух Заратустры и его миф все-таки продолжали свое влияние по всему миру. Иудаизм создал из Ангромайниу своего Сатану, из естественного сохранения расы персами создал всю свою искусственную систему культивирования смешения рас, связанную с обязывающим (во всяком случае чисто еврейским) религиозным законом; христианская Церковь усвоила персидскую идею святой страны князя всеобщего мира Шаошианша (Caoshianc), хотя и в извращенном еврейской мыслью о мессии виде. И сейчас в сердце и на Севере Европы с мифической силой пробуждается до возвышенного сознания та же расовая идея, которая когда-то была жива в Заратустре. Нордический образ мыслей и нордическое расовое воспитание - так звучит и сегодня лозунг, противопоставляемый сирийской Малой Азии, которая в форме иудаизма и многих формах безрасового универсализма укоренилась в Европе.
Персидская цивилизация стала пробкой на потоке потомков семитстко-восточного нижнего слоя. Он разлагался по мере роста материалистического воздействия на экономику и деньги занимающихся торговлей рас, когда их представители наконец достигли власти и высокого положения. В результате исчезла честь клана и произошло «уравнивание» рас в неизбежной форме гибридизации…
Однажды персидский царь велел высечь на поверхности скалы Бехистун (Behistun) следующие слова: «Я, Дарий, великий царь. царь царей, из арийского рода…» Сегодня персидский погонщик мулов ранодушно проезжает мимо этой скалы: знак для тысяч, говорящий о том. что личность рождается вместе с расой и вместе с ней умирает.
Глава 2
